Белые одежды. Не хлебом единым

— Да бросьте вы, что это у вас? Булыжник? Бросьте. — Полковник ударил его по руке, и камень, стуча, покатился по дороге.

— Я видел сапог… — шепнул Федор Иванович. — Из машины высунулся.

— Сапог… — Свешникова передернула усмешка. — Вас-то что сюда принесло?

— Меня дело принесло. Служба. Вот вы что там делали… с фонариком? Руководили операцией? У вас кровь на лбу…

— Руководил операцией специалист… Парашютист… Ай-яй-яй! — Он рванулся было бежать куда-то, но остановился и медленно прошелся кривым кругом. Согнувшись, как будто у него заболел живот, тряхнул головой.

Федор Иванович недоверчиво наблюдал за ним:

— Что за парашютист еще?.. Вы не первый раз о нем…

— После, после… А решили исход все-таки вы, дорогой Федор Иванович. Можете и это себе в актив. Вы же собираете такие воспоминания… Шепнуть могу Кассиану Дамиановичу. Чтоб отметил вас.

Они молча долго шли по дороге к парку.

— Вообще, в эту ночь лучше бы вам спать дома, — сказал наконец Свешников. — Загадочная вы фигура… Зачем вы полезли к машине? Покататься в ней захотелось? Чего это вы крик там подняли?

— Тут закричишь… — Федор Иванович уже опомнился, напряженно искал ответы. — Он же мне так и не сказал, где у него новый сорт. А обещал сказать…

— Нет, вас не поймешь… Надо же, как складывается… Мгновения какие бывают… Кто затесался!.. Так все было продумано.

— У кого?

— У них хорошо. А у меня еще лучше. И вот… Кто вы такой, Федор Иванович?

И, умолкнув, сойдясь ближе, они долго смотрели друг на друга.

VII

Проворочавшись на своей постели в течение остатка ночи, вспомнив все слова и движения Свешникова, его бег через кусты и кровавое, исцарапанное лицо, подвергнув все недоверчивому пересмотру, Федор Иванович пришел к выводу, что полковник сидел около труб со своей собственной задачей. Он, видимо, хотел перехватить там Стригалева и направить по другому пути, мимо расставленных неким парашютистом засад — все они полковнику были известны. Целых два человека старались спасти Ивана Ильича, и в результате он оказался там. «Действовал из лучших побуждений и в результате погубил еще одного хорошего человека». Эта мысль без конца ударяла, била, как таран в ворота. Узнать бы, каким видит себя в этой истории полковник… «Нет, я полез, я главная причина. Без меня все прошло бы хорошо».

Но Федор Иванович был не из тех, кто склонен безрассудно и сверх меры казнить себя. К утру, устав от угрызений, он стал думать спокойнее. Он уже видел всю цепь причин и следствий. Сразу, как только немного остыл, он понял наконец, что ни он, ни полковник — не главные звенья в этой цепи. Могло и так получиться, что он не пошел бы ночью предупреждать Стригалева, лег бы спать, а утром его ждала бы уже новость об удачной княжеской охоте на схоласта. Потому что в разрыве у труб ждал бы не полковник, а те двое — слабо улыбающиеся, молодые. Могли бы ведь и так расположиться карты. Вот тогда бы действительно был виновен он, Федор Иванович. А сейчас, когда в картине стали видны и передний план, и все ее глубины, все больше вырисовывались отнесенные далеко назад, в дымку, две египетские статуи, вырубленные из песчаника множеством прилежных работяг. Одна громадная, тощая, с угловатыми плечами и с челкой на лбу, другая — меньше, как будто детеныш первой, сделанная из осколка той же скалы, тоже тощая, с узким лицом и непропорционально большой шевелюрой. И стало видно, что и Федор Иванович, и полковник Свешников делали то, что им полагалось делать. Единственное, что можно было бы поставить им в вину, — это то, что, действуя на виду у этих каменных богов, они слишком долго присматривались друг к другу, так и не успели сделать открытий, рождающих полное доверие, а вернее — знание человека. Если бы успели, все, может быть, кончилось бы иначе.

Кто же этот парашютист? Такой вопрос Федор Иванович тоже несколько раз задал себе в эту ночь. Он, в общем, догадывался, что Свешников дал это название меньшей из статуй. Эта мысль родилась сама собой, ею повеяло еще там, на дороге, и неизвестно откуда. Но она укрепилась, когда, расставаясь с полковником и ощупывая при этом ушибленное плечо, Федор Иванович вдруг заметил, что Свешников угрюмо смотрит туда же, на место ушиба, и качает головой. Собирая губы в трубку, он словно хотел поставить какую-то последнюю точку. И эта точка наконец была им поставлена:

— Сапожок-то… узнали?..