Белые одежды. Не хлебом единым

— Давайте, давайте записку! Живей! — торопил он. — Мало спрашиваете. Давай, милый, неси сюда. Хватит передавать… Ну-ка, что тут?.. Ого, тут целое послание!

Академик развернул лист, подошел поближе к окну, достал большие очки в черной квадратной оправе.

— Ну-ка… «Дорогой Касьян Демьянович…» Сразу, с первых строк ошибка! Меня же, деточки мои, Касьяном звали, пока был крестьянином-бедняком. А теперь, когда советская власть меня подняла на пост, теперь я Кассиан. Кассиан Дамианович. Императорское имя. Византия. Куда там императору по сравнению с моими титулами! Ну-ка дальше… — Он повернул лист к свету, отстранился от него. — Тя-ак… Кто это писал?

В глубине зала кто-то поднялся. Чисто прозвучал девичий голос:

— Писала я…

— Молодец. Много написала. Значит, серьезно относишься к делу. Иди сюда, детка, и сама мне все зачитай. Мелковат почерк. Академику и в очках не справиться.

По проходу быстро застучали каблучки. Федор Иванович узнал эту девушку. Почти черные волосы двумя долями, как плотные скорлупки, охватывали сердитое чистое лицо и соединялись сзади в толстую недлинную косу. И вокруг летал прозрачный коричневый пух. Она была красива и строга. Федор Иванович видел ее в первый раз, когда они с Цвяхом после собрания нагнали в сумерках шеренгу студенток. Они все тогда наперебой, толкая друг дружку, терзали имя Саши Жукова. И эта, красивая, сжав маленькие губы, клюющими движениями трясла головой и требовала: «Гнать, гнать его из комсомола!» Потом Федор Иванович не раз встречал эту девушку среди студентов четвертого курса. Даже принимал у нее зачет по практике. Она была отличница, прекрасно знала все положения мичуринской теории и новшества, внесенные в нее академиками Лысенко и Рядно. Когда Федор Иванович во время зачета привел некий неоспоримый факт из известного ей материала по физиологии злаков и по цветению пшеницы, а затем попросил объяснить этот факт с позиций мичуринского учения, она тут же сбилась, ей пришлось бы подтвердить правоту монаха Менделя. Она, как отличница, не могла простить себе такую запинку, и Федору Ивановичу показалось, что она возненавидела его за это. Федор Иванович навсегда запомнил этот случай. Задавать такие вопросы студентке — это был страшный, неоправданный риск.

— Как тебя зовут, детка? — спросил академик, когда девушка взошла к нему на сцену.

— Женя Бабич, — ответила она бесстрашно.

— Ну что ж, Женя Бабич. Давай читай… что ты тут мне пишешь, Женя Бабич…

И Женя взяла у него длинный лист и улыбнулась академику и своим друзьям, сидевшим в зале.

— Дорогой Кассиан Дамианович, — произнесла она с большим уважением и, подняв мягкие темные бровки, стала читать, то и дело открывая рот для глубокого вдоха: — «На протяжении четырех лет, что я учусь в институте, я с особенным интересом занималась проблемами видообразования, которые изучаете вы, уважаемый академик. В первый же год я пристала к группе аспирантов, которой была поручена переделка яровых пшениц в озимые, и все свободное от учебы время проводила в учхозе. Мы с подружкой даже завели там себе маленькую деляночку. С большим интересом мы наблюдали за работой аспирантов, они сеяли под зиму яровые сорта. Значительная часть растений вымерзала, но отдельные экземпляры перезимовывали и давали урожай. И уже в следующем году при повторном подзимнем посеве полученных семян появлялись стойко озимые растения. Наследственно озимые. Это было удивительно! Это было чудо!»

Академик кивал, любовался девушкой, не отрывал глаз.

— «Я много читала разных книг по физиологии растений, и мне было уже тогда известно, что нормальная, то есть весной посеянная яровая пшеница во время цветения выставляет наружу только тычинки. Только пыльнички висят…» — Тут Женя оторвалась от письма и пояснила: — Лохматый такой колос бывает.

И академик умиленно закивал.

— «Это ее нормальное цветение, — продолжала она читать. — Рыльце в яровом варианте вообще не высовывается, и поэтому получается закрытое опыление, то есть самоопыление с сохранением в потомстве всех свойств, в том числе и яровости. Однако мы с подружкой заметили: те яровые растения, которые высевались под зиму и после такого посева перезимовывали, — они начинали цвести иначе! Они вместе с тычинками высовывали и рыльце. Мы сейчас же раскрыли книги. В книгах пишут, что так оно и бывает всегда, если яровое растение перезимует. А так как весной кругом цветут другие злаки и летает масса пыльцы…» Если дождь пройдет, все лужи желтые, столько кругом пыльцы, — пояснила она опять.

И академик опять закивал.

— «…наверняка чужая пыльца попадает и на рыльца наших перезимовавших пшениц, — читала Женя дальше. — Происходит уже перекрестное опыление! И мы уже не можем сказать с уверенностью, что перед нами в результате — переделанное растение как результат промораживания или же это плод беспорядочного опыления чужим сортом. С последующим менделевским расщеплением…»

Она смело произнесла страшное слово. Академик уже без улыбки посмотрел на нее и кивнул несколько раз.