Белые одежды

— Вот так... Мы вам ничего не скажем. Недолго осталось ждать.

«Как же! Забыть главу!» — хотел закричать Федор Иванович, но вдруг вспомнил свою главную задачу. Даже не вспомнил, а просто эта задача совсем без участия мысли усмирила его, и он мгновенно изменился, стал тем задумчивым человеком, который многому научился и держал прямоту высказываний под строжайшим автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту перемену. Молчали. Дали завершиться превращению.

— Вот так, Федор Иванович... — сказал еще раз второй. А Киценко решил открыть новую тему.

— У вас на руках было чужое дите, как вы выразились...

— Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите... Я вырастил там за это время вот такого юношу... — Федор Иванович достал из конверта и положил на стол подписанное Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый сорт. — Это один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его уже нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются кровью...

Федора Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком по столу, и те двое по ту сторону, почувствовав это, подобрались.

— Лишили страну ученого, который давал сорта! Вредительство, между прочим. Чистейшее. Вот что надо было видеть!

— Эмоции, — сказал Киценко, глядя в сторону. — Эмоции.

— А почему в справке нет вашей фамилии? — поинтересовался второй.

— Моя роль тут не так велика. Когда вы его брали, сорт уже был...

— Где?

— У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне...

— Брали его не мы... — сказал Киценко.

— Ну да, знаю. Ассикритов.

— Ассикритов, между прочим, в отставке.

— То есть, на генеральской пенсии, вы хотите сказать? — поправил его Федор Иванович. Второй развел руками:

— Генералу не дашь пенсию капитана. Мы хоть на пенсию проводили. А ваш академик...

— Не в наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм, — перебил Киценко. — Вот над чем подумайте хорошенько. — И сразу остановил себя, замолчал.

— Значит, вы... — не смог унять любопытства второй. — Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?

— Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед человеком... Перед двумя, тремя... Которым вы незаслуженно... Жизнь которых после встречи с вами пресеклась... Не было такого? У меня было. И есть до сих пор.

— А где вы работали?

Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих, быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей перемены в жизнь.

— Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы, — сказал он. — Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую жизнь легко. Портить — это как пух. Невесомая вещь. А искупать вину — это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые даже смеются, — добавил он. Ему показалось, что в глазах второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба смотрели внимательно и строго. — Ну вот я и поставил себе... Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...

— Был конкретный человек? — спросил второй.

— Двое. Первого помог... Отправить... Второго хотел спасти. И не успел. Не сумел...

— Это вы о Стригалеве? Да... Не успели... — задумчиво подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. — И вы, значит, ради этого на все пошли? — тихо продолжал второй. — Ведь вы на все пошли, на все!

Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович молчал.

— Нестандартно поступили... — почти шепотом проговорил Киценко.

— Таких людей... нестандартно поступавших, между прочим, было много, — сказал Федор Иванович. — Если начать считать...

— Да, мы знаем, мы знаем... — второй еще больше затуманился.

— Между прочим, и Михаил Порфирьевич...

— Вы с ним были знакомы? — загорелся Киценко.

— Хотелось бы сказать не «был знаком», а просто — знаком. Слово «был» не оставляет надежды...

Киценко поднял руку, мягко останавливая его.

— Мы были друзья, — продолжал Федор Иванович. — У нас начала складываться такая дружба... Потому что первый раз в жизни я встретил такого... Я ведь что хотел... Я хотел сказать... Даже подчеркнуть... Что такие люди даже в то время были и в вашем учреждении.

— Н-да-а... — сказал второй, сжав губы. И Федор Иванович понял, что думать об этих людях хоть и можно... Да ведь и не запретишь...

— А вот сказок о них не расскажут... — продолжил он мысль.

Никто его не поддержал.

— А я что хотел... Я хотел сказать, что стать таким и сейчас ведь открываются возможности... Не закрыты... Ведь можете вы проявлять интерес не к конкретному своему делу, а к...

— Этот интерес не к конкретному своему делу как раз много и напортил, — сказал второй. — На этом поставлена точка.

— Федор Иванович недоговаривает, — засмеялся Киценко заинтересованно. — У вас имеется что-то для нас?