Белые одежды

— Дежкин, — с прохладной приветливостью сказал тому и другому Федор Иванович.

Ему предложили сесть и долго молча рассматривали его. Как будто хотели подобрать ему одежду по росту. Сравнивали его обросшее лицо с портретом в деле. Потом один весело спросил — это и был Киценко:

— Так где же вы, Федор Иванович, все-таки пропадали четыре года?

— В Сибири, на родине, — солгал Федор Иванович, чтобы проверить, что же они знали о нем. — В Ачинске.

— Работали там, да? — спросил Киценко.

— Конечно. Земля... Картошка...

Киценко посмотрел на соседа и опять начал листать папку.

— Вот это я так и не понял: зачем же вы тогда так сразу и в подполье? В небытие, — поправился он. — Почему не обратиться к начальству? Не все начальство глупое...

— А я и не сразу, — сказал Федор Иванович. — С того и начинал. С обращения. Только начальники ведь не в ряд сидят, а один над другим. Так что есть и конец, вершина, где сидит один. За ним нет никого — бог, вселенная. И вот я хочу обратиться в конце концов к тому, к одному... А ему тоже черная собака примерещилась. Такая собака есть...

— Да, мы знакомы с этой вашей... аллегорией.

— И этот один тоже кричит: «Бей!». Сверху кричит. Это же закон для всех! А завтра, кто на его место придет, скажет: ошибка, ошибка была. Ошибались. Стоит ли старое ворошить? Хорошо, правда? Я ошибался, я и ворошить не даю. Так что мне прикажете делать в этих условиях? Если я уверен в своей правоте и если вдобавок, знаю, что вы ошибаетесь, преследуя меня. И если у меня есть объективный критерий, для этого... Я могу и скрыться, а? Чтоб у вас одним грехом было меньше на душе...

И все они коротко хохотнули, все трое.

— Смело, смело, — сказал Киценко, любуясь Федором Ивановичем.

— За побег из-под стражи... — начал его сосед.

— А я не был под стражей. Только догадывался, что должны... А к тому же у меня было на руках дите, за которое я нес ответственность. Перед народом.

— Рискованная была игра... — заметил сосед Киценко.

— Это была не игра.

— Но риск. Вы довольно смело действовали.

— Риск был равен нулю.

— Что-то новое...

— С того момента, как я узнал, что мною пристально заинтересовались ваши товарищи, риск перестал существовать. Гамлет узнал, что он оцарапан отравленной шпагой. И спешил использовать оставшиеся часы для доброго дела.

— И удалось это Гамлету? — спросил Киценко.

— Сначала думал, что удалось. Но, как оказалось недавно, не до конца. Может и рухнуть.

— Мы к этому вернемся. Скажите вот что... — Киценко тонкими, чуть дрожащими белыми пальцами отвернул страницу, заложенную полоской бумаги.

Федор Иванович заметил эту дрожь, и сразу ему стало трудно дышать.

— Вот такой есть вопрос, — продолжал Киценко, выждав паузу. — Когда вы пустились в бега... Когда вы сели в этот грузовик... Помните? У вас с собой было оружие. Где вы его взяли и где оно сейчас?

— Рука это была! Моя рука! — не слыша себя, закричал Федор Иванович. — Я ее держал за пазухой. Болело же отчаянно! Держал и посматривал на этого шофера. Боялся его. Как вы сейчас смотрите на меня... И он смотрел. Видно, передалось. И моя рука превратилась в страшный бесшумный пистолет. Вы же, наверно, когда допрашивали этого шофера... Спросили, наверно: было ли у мужика оружие?

Двое по ту сторону стола стесненно, коротко засмеялись.

— Не мы допрашивали, — сказал Киценко. — Но вы нас не убедили.

— Вот же, вот... — теперь Федора Ивановича почему-то охватывало, как тяжелый хмель, незнакомое раздражение, он сдерживался. — Вот же справка! — привстав, он выдернул из заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку. — Из больницы. Читайте, тут все сказано. Про оружие... Два месяца лежал. Ребра поломал, когда кувырком катился от ваших помощников. От добровольцев... Напичкали мозги врагами народа, шпионами и вредителями, схоластами всех мастей...

— Если и есть чья вина, то не нашего учреждения. Академики ваши трусливые напутали.

Оба замолчали, наклонились к бумажке. Рассматривали угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.

— Вы отдаете нам эту справку? — спросил Киценко. Федор Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада, он рвался высказать им все.

— Говорите, академики... Академики! Неужели стыдно признаться? А вы, чего же вы... Решать научные споры... с помощью вашего карающего меча?

Оба внимательно на него смотрели. С того момента, как они прочитали больничную справку, что-то изменилось в них. Призрак шпионского оружия растаял, и они повеселели.

— Федор Иванович... Мы рекомендуем вам забыть эту главу в вашей жизни... — посоветовал Киценко. — Забудьте! Партия навсегда осудила эти вещи. Решительно отвергла подобные нарушения законности.

— Верните мне сначала жену, — прозвучал в ответ тихий, глухой голос с новыми, недобрыми нотками. — Хоть скажите, жива она или нет? Где она?

— Вот так, Федор Иванович... Рекомендуем забыть эту главу, — сказал второй. — И можете побриться.

— Разве вы женаты? — спросил Киценко.

— Моя жена, Елена Владимировна Блажко еще тогда... Со всеми...

— Свидетельство о браке, — сказал Киценко и протянул руку.

— Свидетельства нет.