Белые одежды

— Потом я даю вам и господину Варичеву ответный ужин в ресторане «Заречье». Вы успеете проголодаться после нашего вчерашнего застолья? Я намерен угощать на славу.

— Нас ждет сегодня еще обед. У профессора Варичева.

— О-о, — весело округлил глаза датчанин. — Вы знаете, доктор Стригалов, я у него сегодня ночевал. Я спал на седьмом небе. Как принцесса на горошине. А потом мы доедали с профессором вчерашнего теленка. Как два льва — большой и маленький. Но даже такие обеды не могут компенсировать мою потерю. Я еще не привык к тому, что не увижу...

— Вы увидите этот гибрид, — сказал Федор Иванович. — Он получен Иваном Ильичом.

После этих слов, сказанных спокойно и четко, наступило долгое молчание. Был слышен только хруст снега. Они приближались к первым липам парка.

— Я не ослушался? Правилно я спросил? — подал наконец Мадсен тоже не очень взволнованный голос. Этот голос отражал сложные вещи. Похоже, Мадсен давно ждал этих слов.

— Вы не ослышались, — подтвердил и мягко поправил его Федор Иванович.

— Понимаю, — сказал датчанин, и они опять замолчали.

— Я не доктор Стригалев, — сказал Федор Иванович, упрямо наклонив голову и глядя перед собой. Мадсен остановился.

— Прежде всего, дайте мне пожать руку этого честного неизвестного смелчака, который отважился порвать паутину. — Он замер, сжимая руку Федора Ивановича, строго смотрел ему в глаза. — Я знал это еще вчера, — сказал он, не отпуская руки. — В первую же секунду, когда вы вошли. Я идеалист, я верю, что есть великая тайна духовной жизни человека. Вы материалист, вы это отрицаете. Но я сразу все узнал, представьте себе. Чем вы это объясните? Я чуть не закричал. Я мог испортить этот замечателный театр. Несколько часов такого ужасного драматического спектакла, в котором я и сам играл не последнюю рол. Хороший я артист, как вы предполагаете?

— По каким все-таки признакам вы все узнали?

— Я сейчас вам преподнесу еще одну вещь. Материалный факт. Но я узнал все до того, как вспомнил об этом факте. Я прежде всего увидел вошедшего очень симпатичного человека. И сразу мне стало известно, что мою душу и вашу соединяет астралный шнур. Это сложная мистическая вещь, я не буду сейчас... Потому что начнется дискуссия с ортодоксалным атеистом, и вы меня сразу на лопатки... Повторяю: я смотрел на вошедшего человека с крайней симпатией. Потом я понял также, что вы ужасно страдаете, и мне захотелось помочь вам. Я уже понимал, что вы говорите неправду и страдаете. А в самую последнюю очередь — уже когда господин Варичев сказал: вот наш доктор Стригалов, — я вспомнил факт, который давно знал и который непонятным образом на десять минут забыл — от моих переживаний. И еле удержался от крика. Ведь с господином старшим лейтенантом Стригаловым я познакомился еще весной сорок пятого года. В Германии. Я был в маленьком немецком лагере. Не Бухенвалд, но тоже лагерь уничтожения. Филиал.

Тут он остановился, нервными и торопливыми движениями отдернул в сторону галстук, расстегнул сорочку и на морозе показал Федору Ивановичу свою голую грудь — светящееся белое тело худенького интеллигента. На этом молочном фоне была татуировка: длинная строчка, составленная из темно-голубых размытых цифр.

— Так татуируют животных, — Мадсен застыл, позируя, позволяя Федору Ивановичу хорошенько рассмотреть цифры и даже коснуться пальцем теплой груди. — Хорошая мысл, не правда ли? Пришла в немецкую голову... Чтоб было видно, соответствует ли труп списку. Знаменитая немецкая аккуратность. Немецкие точные приборы — самые лучшие в мире.

— Я видел такие вещи, — сказал Федор Иванович.

— Это подлинный документ. Вы должны понять. Я не пролетарий, но я — порядочный человек, который понимает разницу между золотой валютой и человеческой совестью.

Они медленно двинулись дальше, пошли по аллее. Мадсен застегнулся и, передвинув галстук на место, опять заговорил: