Белые и синие

Это было часто повторяющееся зрелище, и одна лишь мысль о нем возмущает душу. Представьте себе длинную повозку с решетчатыми бортами, на которую обычно заталкивают телят, отправляемых на бойню. На этой повозке беспорядочно сгрудились люди: руки и ноги у них крепко связаны веревками, голова свешивается, ударяясь при толчках о борт повозки, дыхание в груди прерывается от усталости, отчаяния и ужаса; самым большим преступлением этих людей почти всегда оказывались угрозы, произнесенные в безумном возбуждении. О, не думайте, что этих мучеников при их появлении удостаивали последней трапезы, либо искупительных почестей жертвоприношения, либо им позволяли на миг оказать безнадежное сопротивление безопасному для противника нападению, как было на аренах Констанция и Галла! Бойня застигала их неподвижными, их убивали связанными, и налитая свинцом дубинка, красная от крови, еще долго наносила удары по уже бесчувственным телам».

Нодье назвал мне имя некоего семидесятилетнего старца, известного мягкостью своих повадок и жеманной учтивостью, что ценится превыше всех иных качеств в провинциальных салонах (она начинает исчезать, эта порода благовоспитанных людей, которым раз в жизни довелось съездить в Париж на поклон к министрам, побывать на игре у короля или на монаршей охоте, но это исключительное воспоминание давало им привилегию время от времени обедать у интенданта и в случае важных церемоний высказывать свое мнение по тому или иному вопросу этикета). Так вот, Нодье видел, как немощная рука этого старца — я передаю собственные слова моего друга — «без устали наносила удары тросточкой с золотым набалдашником по бездыханному телу — в нем убийцы забыли угасить последнюю искру жизни, и оно вдруг выдало свою запоздалую агонию последней судорогой», а женщины спокойно смотрели на это, держа на руках хлопавших в ладоши детей.

Теперь, когда мы попытались обрисовать положение в крае, через который проезжал путешественник, читателя уже не удивят ни принятые им меры безопасности, ни его настороженность в совершенно незнакомой местности. В самом деле, проскакав по берегу Веля от силы пол-льё, он остановил лошадь, приподнялся на стременах и, наклонившись вперед, вгляделся в темноту: она стала еще более густой из-за того, что луна скрылась за облаком. Он уже почти отчаялся отыскать дорогу, не прибегая к помощи проводника, которого можно было найти в Монтеше либо в Сен-Дени, как вдруг чей-то голос, казалось раздававшийся из реки, заставил его вздрогнуть, до того неожиданно он прозвучал. Кто-то самым сердечным тоном произнес:

— Можно ли вам чем-то помочь, гражданин?

— Ах! По правде сказать, да, — отвечал путешественник, — и раз я не могу к вам подойти, не зная, где вы находитесь, будьте любезны подойти ко мне, поскольку вы знаете, где я нахожусь.

Произнося эти слова, он спрятал под плащ рукоятки своих пистолетов и руку, поглаживавшую одну из них.

II. ПУТЕШЕСТВЕННИК

Путешественник не ошибся: голос действительно слышался со стороны реки. Во мраке стал виден силуэт человека: проворно поднявшись по склону берега, он моментально оказался перед лошадью и положил руку ей на шею. Всадника, видимо, встревожила подобная вольность, и он заставил своего скакуна отступить на шаг назад.

— О! Прошу прощения, извините, гражданин, — сказал незнакомец, — я не знал, что запрещено дотрагиваться до вашей лошади.

— Это вовсе не запрещено, друг мой, — ответил путешественник, — но всем известно, что ночью, да еще в нынешние времена, подобает говорить друг с другом на некотором расстоянии.

— А! Ну, конечно! Я же не умею отличать то, что подобает, от того, что не подобает. Мне показалось, что вы заблудились, я это увидел. Я сказал себе: «Вот христианин, который, как видно, сбился с пути, укажу ему дорогу». Вы позвали меня — вот и я! Но вы во мне не нуждаетесь — прощайте.

— Простите, друг мой, — произнес путешественник, удерживая собеседника жестом, — я невольно заставил лошадь отпрянуть; вы действительно мне были нужны и можете оказать мне услугу.

— Какую? Говорите… О, я незлопамятен.

— Вы из здешних краев?

— Из Сен-Реми, это рядом. Глядите, отсюда видна колокольня.

— И следовательно, вы знаете эту местность?

— О! А то как же! Я ведь рыбак. На десять льё вокруг нет ни одной реки, где бы я не закидывал своих донных удочек.

— Значит, вы должны знать Сейонское аббатство?

— Вот как! Знаю ли я Сейонское аббатство? Еще бы! Уж извините, не скажу этого о монахах.

— Почему же вы не скажете этого о монахах?

— Да потому, что их прогнали оттуда еще в тысяча семьсот девяносто первом году!

— В таком случае, кому же принадлежит этот монастырь?

— Никому.

— Как! Во Франции есть ферма, монастырь, лес в десять тысяч арпанов и еще три тысячи арпанов земли, которые никому не принадлежат?

— Они принадлежат Республике, это все равно, что никому.

— Неужели Республика не заставляет возделывать конфискованные земли?

— Ба! Разве у нее найдется на это время? У нее, у Республики, и без этого дел хватает.

— Что же ей приходится делать?

— Ей приходится менять кожу.