Белые и синие

— Граждане, — обратился он к своим солдатам-секционерам, — большинство из вас — женатые люди, отцы семейств, следовательно, на мне лежит ответственность за множество жизней, и, как бы мне ни хотелось отплатить смертью за смерть этим кровожадным членам Конвента, которые обезглавили моего отца и расстреляли моего брата, я приказываю вам, во имя ваших жен и детей, не открывать огня! Если же кто-то из наших врагов хотя бы раз выстрелит — вы видите, я стою на десять шагов впереди вас, — он погибнет от моей руки.

Эти слова прозвучали среди глубочайшей тишины: прежде, чем произнести их, Морган поднял шпагу в знак того, что собирается говорить. Таким образом, ни одно слово не ускользнуло от внимания секционеров и патриотов.

Не было ничего проще, чем ответить на эту речь тройным залпом — справа, слева и с улицы Вивьен — и таким образом свести ее к пустой браваде.

Морган, служивший отличной мишенью, непременно был бы убит.

Каково же было всеобщее удивление, когда вместо приказа "Огонь!", который все ожидали услышать, и последующего тройного залпа, они увидели, как депутат Л апорт, посовещавшись с генералом Мену, направился к Моргану, в то время как генерал крикнул своим солдатам, уже собравшимся стрелять:

— К ноге!

Этот второй приказ был исполнен столь же неукоснительно, как и первый.

Однако удивление еще больше возросло, когда перебросившись с депутатом Лапортом несколькими фразами, Морган вскричал:

— Я пришел сюда только для того, чтобы воевать, так как полагал, что мы будем драться. Раз уж дело сводится к комплиментам и уступкам, это касается заместителя председателя; я же удаляюсь.

Вложив шпагу в ножны, он встал в ряды секционеров.

Заместитель председателя также вышел вперед.

После десятиминутных переговоров между гражданами де Лало, Лапортом и Мену войска пришли в движение.

Часть секционеров обогнула монастырь Дочерей святого Фомы и направилась к улице Монмартр.

Республиканцы отходили в сторону Пале-Рояля.

Но едва лишь войска Конвента скрылись из вида, как секционеры вернулись во главе с Морганом и разом закричали:

— Долой две трети! Долой Конвент!

Этот возглас, прозвучавший на сей раз из монастыря Дочерей святого Фомы, тут же был подхвачен во всех районах Парижа.

Две-три церкви, в которых уцелели колокола, ударили в набат.

Эти зловещие звуки, которых не слышали в городе уже три-четыре года, напугали парижан сильнее, чем пушечный грохот.

Это возвращалась на крыльях ветра религиозная и политическая реакция.

В одиннадцать часов вечера, одновременно с давно не звучавшим набатом, в зал заседаний Конвента пришло известие о результате похода генерала Мену.

Заседание не объявляли закрытым, но зал к этому времени опустел.

Теперь все депутаты вернулись, теряясь в догадках и не в силах поверить, что столь четкий приказ окружить и разоружить секцию Лепелетье обернулся дружеской беседой, после которой все спокойно разошлись.

Когда же они узнали, как, вместо того чтобы уйти домой, секционеры вернулись на то же место и бросили вызов Конвенту, осыпая его из монастыря, словно из крепости, оскорблениями, Шенье устремился к трибуне.

Мари Жозеф, озлобленный суровым обвинением, преследовавшим его до самой смерти и даже на том свете, обвинением в том, что он из зависти позволил казнить своего брата Андре, неизменно был сторонником самых жестких и неотложных мер.

— Граждане! — вскричал он. — Я не в силах поверить этому сообщению! Отступление перед лицом врага — это несчастье, отступление перед бунтовщиками — это измена. Прежде чем сойти с этой трибуны, я хочу выяснить, существует ли еще воля большинства французского народа и намерены ли с ней считаться, или же мы должны покориться власти секционеров, хотя именно мы являемся государственной властью. Я требую, чтобы правительство обязали немедленно отчитаться перед собранием в том, что происходит в Париже.

В ответ на этот решительный призыв послышались возгласы одобрения.

Предложение Шенье было единодушно принято.

XV НОЧЬ С ДВЕНАДЦАТОГО НА ТРИНАДЦАТОЕ ВАНДЕМЬЕРА

Член правительства Делоне (из Анже) поднимается на трибуну, чтобы лично держать ответ.

— Граждане, — говорит он, — мне только что доложили, что секция Лепелетье окружена со всех сторон.

Раздаются аплодисменты.

Однако чей-то голос, перекрывая гром рукоплесканий, кричит:

— Это неправда!

— А я, — продолжает Делоне, — утверждаю, что секция блокирована.

— Это неправда! — повторяет тот же голос еще громче, — я только что прибыл оттуда; наши войска отступили, и секционеры хозяйничают в Париже.

В тот же миг из коридора доносятся страшный шум, топот, крики, брань. Людской поток, грозный и бурный, как морской прилив, врывается в зал. Трибуны заполняются людьми. Поток докатывается до самой трибуны.

Слышен крик сотни голосов:

— Оружие! Оружие! Нас предали! Генерала Мену — под суд!

— Я требую, — говорит Шенье со своего места, вскочив на скамью, — я требую арестовать генерала Мену, немедленно судить его и, если он будет признан виновным, расстрелять его во дворе Тюильри.

Крики "Генерала Мену — под суд!" усиливаются.

Шенье продолжает: