Белоснежка и семь апостолов

— Они ваши, да? — Света даже отступила на шаг. — Надо же… Сидели тут в подъезде. Баба Зина их выгнала, а они опять зашли. Я их покормить хотела — не едят. Сели под вашу дверь и скребутся. Я услышала, что вы дома, позвонила…

— Спасибо, — от души сказала я.

Обе артистки уже требовательно мяукали и пытались забраться на плечи. Дуська стала совсем тяжеленная — небось не сегодня-завтра окотится. То-то будет веселье…

— Маленькие мои, мне вас и покормить-то нечем, — сказала я вполголоса, пропуская кошек в прихожую. — Ничего, сейчас сбегаю, принесу «Вискаса».

— А вы молоко возьмите. — Света протянула мне пакет. — Я для них принесла. Надо же, нашли-таки хозяйку… Я про такое только в газетах читала.

— Я тоже. Да уж. — Я взяла у нее молоко и предложила: — Может, зайдете? Неудобно как-то: стоим и разговариваем через порог.

Она колебалась секунду, не больше, а потом прошла.

Она была выше меня и даже чуточку выше своего мужа. Худая, с узкими плечами и бедрами, похожая на свечку. Те наряды, в которых мне доводилось видеть Свету, только подчеркивали ее худобу и рост: она всегда носила темные мешковатые платья по щиколотку или такие же юбки с долгополыми блузками навыпуск, а обувалась в вечные «пятидесятые» лодочки. Голову повязывала старушечьим платком. Она и сейчас была в длинном коричневом ситцевом платье без талии. Весь гардероб ее был тусклым, как будто она, стесняясь своей молодости и яркой внешности, стремилась в этом камуфляже затеряться среди богомольных бабулек. Зато лицо сияло безо всякого макияжа. Чистое, румяное, с правильными чертами. И глаза — широко расставленные, цвета зеленого янтаря — были такими же жизнерадостными и озорными, как и у отца Михаила.

Оказалось, я уже давно тосковала по женской компании. По легкомысленному трепу и слезливым историям о несбывшемся, по анекдотам, которые мужчине не понять. У меня очень давно не было подруги. Света, как оказалось, тоже была в какой-то мере одиночкой. Церковь как армия — куда пошлют солдата, туда он и едет. Отец Михаил раньше служил в Челябинске, а полтора года назад перевез жену и сыновей сюда. Вроде бы недалеко, но… Сначала она стала видеться со своей семьей раз в две недели, потом и того реже. Прежние друзья сначала звонили, потом вся дружба свелась к редким письмам. А здесь круг общения у Светы пока что ограничивался мужниным начальством, их женами да старушками-прихожанками, нашедшими в безропотной молодой попадье прекрасного слушателя. Ежевечерне к ней на чай заглядывали то баба Зина, то тетя Леля, то престарелая Авдотья Никитична с первого этажа. Старушки плакались Свете на жизнь, на мизерную пенсию, плохое здоровье и неблагодарных внуков. Порывались обсуждать сюжеты сериалов — но Свете хватило твердости эту тему пресечь. Света старушек привечала, поила чаем, утешала, оказывала маленькие услуги. Я бы от такого повесилась, честное слово. А она убеждала себя, что таким образом спасает мужнину паству от греха уныния.

Теперь вот мы сидели у меня на кухне, пили чай с ирисками и радовались, что поблизости нет ни бабы Зины, ни тети Лели. Сытые и вымытые дорогим шампунем кошки мурчали дуэтом, примостившись у нас на коленях. Говорила в основном Света — чувствовалось, что давно не давала словам воли. Ну а когда дошла очередь до моих проблем, мне пришлось соврать, что приехала я в этот город, чтобы залечить свое разбитое сердце.

— Молись, — на полном серьезе сказала мне Света, — молись, и будет тебе дарован покой.

Я засмеялась и ответила, что не этого ищу, а Света возразила:

— Этого, именно этого, я же вижу.

Мне даже показалось, что она увидела мою ложь и снисходительно, по-сестрински мне простила.

За окном уже стемнело, когда мы, допив, наверное, четвертый или пятый литр чаю, сердечно распрощались.