Белларион

— Пес! — с откровенной злобой в голосе выпалил Теодоро.

— Я рад, что вы вспомнили о моем гербе, выбирая который я ни на секунду не забывал, что ваш герб — олень. Все оказалось весьма символично.

— Это мне наказание за мою слабость! — удрученно проговорил Теодоро. — Надо было не мешать судье свернуть вам шею, когда вы были в моей власти здесь, в Касале.

— Я верну вам долг, — пообещал ему Белларион. — Ваша шея останется в целости и сохранности, и вы сможете удалиться в свое владение Геную и обосноваться там. Но об этом — завтра.

Он повелительно махнул рукой, и Уголино подтолкнул Теодоро к выходу. Когда дверь за ними закрылась, силы оставили Беллариона и, если бы не поддержавшие его швейцарцы, он без чувств рухнул бы прямо на пол.

Глава XV. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Когда Белларион пришел в себя, он обнаружил, что лежит на здоровом боку на кушетке под окном, зашторенным кожаными занавесями, разрисованными позолоченными узорами.

На него в упор смотрел пожилой бородатый мужчина в черном, и кто-то, кого он не мог видеть, смачивал его лоб прохладной ароматной влагой.

Он вздохнул и постарался вспомнить, где он и что с ним произошло.

— Ну вот! — улыбнулся мужчина. — Теперь с ним все будет в порядке. Но его надо немедленно уложить в постель.

— Сейчас будет сделано, — приглушенно ответил ему женский голос, мягкий и знакомый, и он понял, что его лоб протирала рука принцессы Валерии. — Его слуги ждут внизу. Пришлите их сюда.

Мужчина поклонился и вышел. Белларион медленно повернул голову, удивленно посмотрел на принцессу, и ее подернутые влагой глаза улыбнулись ему в ответ. Впервые за долгие годы они остались друг с другом наедине.

— Мадонна! — воскликнул он. — Почему вы ведете себя со мной как служанка? Вам не подобает…

— Считайте это скромным воздаянием, а еще лучше началом воздаяния за вашу безупречную службу, синьор.

— Но я вовсе не желаю считать так.

— Значит, вы действительно очень ослаблены после ранения. Иначе вы непременно вспомнили бы, что целых пять лет, в течение которых вы оставались моим верным, храбрым и благородным другом, я, по своей тупости, считала вас своим врагом.

— Ага! — улыбнулся он. — Я не сомневался, что в конце концов мне удастся убедить вас в этом, и моя уверенность придавала мне силы и терпение все эти годы. Человек способен вынести все, если не сомневается в том, что он делает.

— И вы ни разу не усомнились? — недоверчиво спросила она.

— Я всегда отличался самонадеянностью, — ответил он.

— Однако у вас было более чем достаточно причин для сомнений. Знаете ли вы, синьор принц, что я верила всякому дурному слову, сказанному о вас? Я даже считала вас трусом, положившись на мнение тщеславного хвастуна Карманьолы.

— С его точки зрения он совершенно прав. Я никогда не был бойцом его склада. Для этого я чересчур бережно отношусь к своей особе.

— Ваше теперешнее состояние доказывает обратное.

— Ах, это… ну, это совсем другое дело. Слишком многое сегодня зависело от исхода битвы, поэтому мне и пришлось принять в ней личное участие, хотя я терпеть не могу рукопашной. Ну а после того, как мы смяли противника, уже не имело большого значения, куда попадет острие пики этого малого: в мое плечо или мне в горло. Не все ли равно, уцелеть в своей последней битве или погибнуть?

— Почему же в последней, синьор принц?

— Считайте, что я уже не ношу этот титул. Я больше не принц. Я оставляю его, как и всю мирскую суету.

— Каким образом? — не поняла она.

— Как только я смогу двигаться, я вернусь в Чильяно.

— Что вам там делать?

— То, что делают остальные братья. Pax multa in cella. Старый аббат был абсолютно прав. Только там есть мир и покой, которых я больше всего желаю теперь, когда моя служба окончена. Ничто более не удерживает меня в миру.

— Но вы столького сумели добиться за эти годы! — ошеломленно воскликнула она.

— Все это произошло помимо моей воли и моих желаний, — мягко ответил он. — Пустое тщеславие, безумная алчность и жажда власти — все это не для меня. Я не был создан для мира, и, если бы не вы, я никогда не узнал бы его. Но теперь с этим покончено.

— А ваши владения, Гави и Вальсассина?

— В знак прощанья я оставлю их вам, мадонна, если вы соблаговолите принять подарок из моих рук.

Она замолчала и отступила на шаг от него.

— Я думаю, у вас начинается жар после ранения, — наконец проговорила она, и ему показалось, что ее голос прозвучал как-то странно.

Он вздохнул.

— Пусть будет так. Тому, кто вырос в миру, трудно понять, что глаза человека не должны ослепляться мирским блеском. Поверьте, покидая мир, я сожалею только об одном.

— О чем же? — затаив дыхание, прошептала она.

— О том, что я не достиг цели, ради которой пришел в него: я так и не выучил греческий.

Вновь наступило молчание. Наконец ее платье зашуршало, и она отошла на несколько шагов от него, так что теперь он мог видеть ее лицо и всю ее фигуру целиком.

— Мне кажется, я слышу голоса ваших слуг. Сейчас я оставлю вас.