Белеет парус одинокий. Тетралогия

Все это было знакомо мальчику с детства, все это было неотделимо от него, все это было он сам. И даже серебряная обертка шоколадки, втертая шинами в асфальт, так чисто сияла на солнце где-то далеко-далеко впереди, чуть ли не у площади Маяковского, словно была частью Петиной души. И видя, как этот сияющий кусочек серебра уплывает с глаз, мальчик почувствовал такую неопределенную сердечную тяжесть, что испуганно посмотрел на отца, как бы ища у него помощи и защиты против какой-то беды, нависшей над ним.

Но отец сидел, спокойно откинувшись на хрупкую спинку скамейки. Его новая фетровая шляпа была весело сдвинута на затылок. Ясен и чист был смуглый, слегка морщинистый лоб. А в мечтательно прищуренных, немолодых глазах блестели молодые карие искорки.

Петя особенно любил отца, когда у него было такое спокойное, веселое настроение. Отец не волновался. Значит, не было никаких оснований волноваться и Пете. И мальчик успокоился. Ему только ужасно хотелось узнать, о чем думает отец. Мальчик еще раз обернулся и пытливо заглянул в отцовские глаза. Но он ничего не мог в них прочесть, кроме того, что папе весело, спокойно, что он счастлив.

Петр Васильевич и вправду был счастлив в это чудесное утро. Он был по своей природе непоседа. Он очень любил путешествовать. Он часто говорил, что его всю жизнь «манит муза дальних странствий». Что это такое, Петя не очень понимал, но зато чувствовал великолепно.

Никогда не думалось Петру Васильевичу так хорошо, как во время путешествия.

Дорога еще только началась, а отец уже погрузился в мечты и воспоминания. Он искоса, рассеянно поглядывал в окно автобуса. Он видел то же самое, что видел его сын: Кремль, Мавзолей, метро, длинные многоэтажные корпуса домов на улице Горького. Но видел он это все совсем, совсем по-другому.

Мир, окружавший маленького Петю, был стар, потому что почти все в этом мире было старше мальчика. Мир, окружавший Петра Васильевича, был молод, потому что почти все вокруг было моложе его. Гораздо моложе его был Мавзолей Ленина, гораздо моложе его были метро, гостиница «Москва», улица Горького…

Погружаясь в воспоминания, Петр Васильевич так ясно видел на месте гостиницы «Москва» старый Охотный ряд с маленькими лавками битой птицы, рыбы, соленых грибов. Видение старой Москвы как бы просвечивало сквозь новые прямые проспекты, сквозь новые громадные дома — со всей ее купеческой суетой и теснотой, со всеми ее часовнями, колокольнями, памятниками, тупичками. И Петр Васильевич, щурясь в окно автобуса, не без тайной грусти думал о том, как много на его глазах уже изменилось в этом мире. Ему было грустно сознавать, что время идет, что он стареет и уже не за горами тот час, когда он сам превратится лишь в слабое воспоминание.

Однако эти меланхолические мысли ничуть не портили его прекрасного настроения. Наоборот, они даже как-то взбадривали. Несмотря на свои сорок пять лет, он чувствовал себя крепким, здоровым, почти юным. И сила жизни, особенно ярко горевшая в нем в это замечательное утро, как бы все время обещала ему впереди еще много нового, необыкновенного и прекрасного.

Между тем автобус въехал в ворота аэропорта, и очень скоро Петя и папа стояли уже на траве возле пассажирского самолета.

Мальчик чувствовал себя ничтожно маленьким рядом с этим громоздким и вместе с тем изящным воздушным кораблем, простершим над головой свое длинное широкое крыло. Петя стоял под этим суживающимся к концу рубчатым крылом как под крышей. Моторы работали. Пыльный вихрь бежал от винтов по траве, раскачивая и прижимая к земле цветы. Оглушенный шумом, Петя стоял рядом с отцом и крепко держался рукой за карман его макинтоша.

И вот они наконец летят.

3. Полет

Петя прильнул к окну и с крайним изумлением увидел внизу под крылом маленькую извилистую речку размером с садовый шланг, песчаный пляж и двух крошечных, хорошеньких лошадок посредине туманного луга. Тогда мальчик понял, что с ним совершилось величайшее чудо, к которому людям до сих пор так трудно привыкнуть. Замирая, он понял, что летит по воздуху над землей. И тут он сразу совершенно успокоился. Не только пропал всякий страх, но даже появилась легкая отвага. Мальчик до того осмелел, что даже встал с кресла и осторожно потопал ногами, желая убедиться, достаточно ли прочен пол. Пол оказался достаточно прочен. Было, конечно, чрезвычайно странно, даже жутко сознавать, что под этим прочным, но таким тонким полом, в сущности говоря, нет ничего. Пол держался ни на чем. Пол висел в воздухе. И вместе с этим полом высоко над землей висел Петя. Висел и двигался. Он мог висеть и двигаться, сидя в кресле. Мог висеть и двигаться стоя. Мог лечь, и тогда бы он летел лежа высоко над землей.