Белая крепость

Утром я выходил в море с рыбаками, вечером с ними возвращался. Я увлекся ловлей крабов острогой. Если погода не позволяла выйти в море, я иногда гулял по окрестностям, доходил до монастыря и спал в винограднике. А еще был навес, увитый виноградными лозами, рядом со смоковницей; в ясную погоду отсюда видна была даже Ая-София[48], я садился под дерево, часами смотрел на Стамбул и мечтал. Как-то во сне я увидел Ходжу среди дельфинов, сопровождавших лодку по дороге на остров, он подружился с дельфинами и расспрашивал их обо мне, стало быть, он искал меня; в другой раз он был вместе с моей матерью, они стыдили меня, спрашивая, почему я опоздал. Просыпаясь оттого, что в лицо мне било солнце, я хотел снова вернуться в эти сны, но у меня не получалось, и я начинал думать: иногда мне представлялось, что Ходжа умер, интересно, кто пришел в покинутый мною дом, чтобы вынести труп, кто был на скромных похоронах. Потом я размышлял о его предсказаниях, о его веселых выдумках и о тех, что посещали его, когда его охватывали ненависть и гнев, думал о падишахе и его зверинце; мои дневные видения сопровождали медленно двигавшие клешнями крабы, которых я вытаскивал, проткнув острогой.

Я старался поверить, что смогу убежать на родину. Для этого достаточно было украсть деньги в домах, где не были заперты двери. Но сначала надо было забыть о Ходже. Думая о том, какими интересными будут мои воспоминания, в которых я расскажу о своих неожиданных приключениях, я готов был винить себя за то, что оставил умирать человека, так похожего на меня. Я скучал по нему; я не знал, действительно ли он был так похож на меня, или я это придумал; мне казалось, что за одиннадцать лет я ни разу не смотрел достаточно долго на его лицо. Мне даже захотелось помчаться в Стамбул и в последний раз взглянуть на него мертвого. Но я убедил себя, что сходство между нами — это заблуждение, о котором надо забыть.

Хорошо, что я не сумел этого забыть. Потому что в один прекрасный день я увидел перед собой Ходжу! Я лежал в саду на солнышке с закрытыми глазами и мечтал; почувствовав упавшую на меня тень, я открыл глаза: он стоял передо мной и улыбался, но не так, словно выиграл игру, а так, словно он любил меня. Я будто втайне ждал этого: потому что сразу почувствовал себя ленивым рабом, виноватым, со склоненной головой. Пока я собирал вещи, не Ходжа ненавидел меня, а я презирал сам себя. Он заплатил мой долг рыбаку. Он взял с собой двоих людей, и на четырех веслах мы вернулись домой быстро, до темноты. Я соскучился по запаху дома. Зеркала на стене не было.

На следующее утро Ходжа позвал меня и сказал: моя вина велика не только потому, что я сбежал, но и потому, что, приняв укус насекомого за чумной бубон, оставил его умирать, поэтому он хотел меня сурово наказать, но времена изменились. Он объяснил, что неделю назад его позвал падишах и спросил, когда закончится эпидемия чумы, сколько еще жизней она унесет, и угрожает ли что-нибудь его жизни. Ходжа испугался, он не был готов к такому разговору, поэтому дал обтекаемый ответ, сказав, что надо понаблюдать за звездами, и попросил дать ему время. Он помчался домой, но не мог придумать, что ответить падишаху. И решил привезти меня.

Он давно знал, что я на острове; после моего побега он болел, был простужен, но через три дня стал меня искать, напал на мой след, немного заплатил, и болтливый рыбак сказал, что отвез меня на Хейбели. С острова я никуда не мог бы сбежать, и он не поехал за мной. Я не мог не согласиться, что его отношения с падишахом — большой шанс в жизни. Он честно признался, что нуждается в моих знаниях.