Белая крепость

Через несколько дней Ходжа завел новый обычай: каждое утро он брал чистый лист дорогой белоснежной бумаги, которую привозили с Востока, и выводил на нем: «Почему я – это я». Однако после заглавия дело у него шло туго, не выходило ничего, кроме сетований на то, как низки и глупы окружающие его люди. Тем не менее я узнал, что после смерти матери с ним обошлись несправедливо, что на унаследованные деньги он перебрался в Стамбул, где на некоторое время прибился к текке – обители дервишей, но покинул ее, когда увидел, что весь тамошний люд – мерзавцы и лжецы. Мне хотелось, чтобы Ходжа побольше рассказал о своей жизни в текке; то обстоятельство, что он сумел вырваться оттуда, я считал большим успехом: ведь он смог противопоставить себя другим. Когда я сказал это Ходже, он разозлился и закричал, что я хочу выведать грязные подробности, чтобы когда-нибудь использовать их против него; я и так уже слишком много узнал, а мое желание узнать еще больше о таких (тут он употребил грубое слово) подробностях наводит его на подозрения. Затем он долго рассказывал о своей сестре (ее звали Семра), о том, какая она хорошая женщина и какой скверный человек ее муж, и о том, как ему грустно, что они уже много лет не могут увидеться; но когда я спросил почему, он насторожился и перевел разговор на другое: стал рассказывать, как потратил последние деньги на книги и долгое время не мог заниматься ничем, кроме чтения, потом стал то тут, то там подрабатывать писарем, но у людей, с которыми он имел дело, не было ни стыда ни совести. Тут он вспомнил и о Садык-паше, известие о смерти которого мы только что получили из Эрзинджана. Познакомившись с Ходжой, паша сразу оценил его тягу к науке; он же устроил Ходжу учителем в школу, но, по правде говоря, и паша тоже был глупцом. Ходжа вел записи месяц, а потом однажды ночью в порыве раскаяния порвал все написанное. Поэтому сейчас, воссоздавая с помощью воображения содержание тех записок и свое прошлое, я ничуть не боюсь увлечься подробностями, которые мне нравятся больше всего. Ходжа еще написал несколько страниц под заглавием «Глупцы, с которыми я был близко знаком», что-то вроде классификации дураков, но потом впал в ярость: вся эта писанина ни к чему не приводит, он не выяснил ничего нового и по-прежнему не знает, почему он – это он. Я обманул его, заставил попусту вспоминать то, чего ему вспоминать не хотелось. Он меня накажет.

Эта угроза напомнила мне о первых днях, проведенных в его доме; уж не знаю, что на него нашло. Порой я думал, что сам толкаю его на крайности, поскольку веду себя как покорный, смирный трус. И все же, когда он заговорил о наказании, я решил, что буду сопротивляться. Устав от воспоминаний, Ходжа некоторое время расхаживал по дому, затем снова подошел ко мне и сказал, что записывать нам нужно в первую очередь мысли: ведь если, смотрясь в зеркало, человек видит свою наружность, то, заглядывая в глубину собственных мыслей, он может узреть самую сокровенную свою суть.

Это блестящее сравнение воодушевило и меня. Мы сразу сели за стол друг напротив друга. На сей раз я тоже, пусть и усмехнувшись про себя, написал вверху страницы: «Почему я – это я». Вспомнив, что одна из черт моего характера – застенчивость, я начал в подтверждение тому описывать случай из моего детства. Когда я прочитал написанное Ходжой (а он опять жаловался на то, какие все вокруг плохие), мне пришла в голову мысль, которую я в тот момент счел очень важной, и я произнес вслух: Ходже тоже нужно писать об отрицательных чертах своего характера. Ходжа, читавший мои писания, ответил, что он не трус. Я начал спорить: да, он не трус, но наверняка в нем, как и во всяком человеке, есть что-то плохое, и если он попытается в этом разобраться, то найдет истинного себя. Я так сделал, а ведь он хочет уподобиться мне. Услышав это, Ходжа рассердился, но сдержал свой гнев и, стараясь оставаться спокойным, сказал, что плох не он, а другие; да, конечно, плохи не все, но именно из-за того, что у большинства людей есть недостатки, мир и устроен так неправильно. Я возразил: у него есть плохие, очень плохие качества, и необходимо, чтобы он это осознал. Ведь он, Ходжа, дерзко прибавил я, еще хуже меня.