Being No One - The Self-Model Theory of Subjectivity

Проще говоря, мы не должны представлять себе патологические ситуации, потому что диссоциативные самосимуляции ставят под угрозу функциональную целостность организма в целом. В конце концов, Я-модель в своей глубинной функциональной основе - это инструмент, используемый в гомеостатической саморегуляции, инструмент, позволяющий сделать индивидуальный процесс жизни как можно более последовательным и стабильным. Слишком долгая игра в ее сознательной автономной части может в конечном итоге поставить под угрозу элементарные процессы элементарной биорегуляции. Это может привести к болезни. Синдром Котара, шизофрения и другие расстройства идентичности - это крайне дезадаптивные ситуации, которых следует избегать любой ценой. Все ситуации, в которых сознательная Я-модель, так или иначе, представляет систему распадающейся на две или более частей (снова вспомните пример с ОБЭ в разделе 7.2.3), обычно являются ситуациями, в которых организм просто находится в большой опасности смерти. Целостность организма в целом находится под угрозой. Поэтому соответствующие самосимуляции эмоционально непривлекательны; они могут даже вызывать реакцию страха. С этим связан тот факт, что многие люди считают мучительным, болезненным или угрожающим серьезно пытаться понять пациентов с тяжелыми психическими расстройствами или находиться среди них в течение длительного времени. Картезианская интуиция неделимого "я", кантовское понятие трансцендентального субъекта - обнадеживающая идея "я думаю", которая, по крайней мере в принципе, может сопровождать все мои сознательные Vorstellungen, - коренятся в этой особенности нашей репрезентативной архитектуры, в функциональной неспособности системы в целом расщепить свою PSM. Вот почему монистические или натуралистические теории субъективности неизбежно поражают нас как глубоко контринтуитивные, а зачастую даже как эмоционально непривлекательные. Конечно, все это не является аргументом в пользу того, что Декарт и Кант, возможно, не были правы.

Как насчет картезианской картины сенсорно-когнитивного континуума, идеи о том, что мы можем непосредственно получать знания о мире и о себе в процессе сознательного опыта? Связана ли эпистемическая непосредственность с некоторыми содержаниями, составляющими сознание, феноменальную самость и перспективу от первого лица? Здесь наш ответ может быть кратким. Для всех сознательных ментальных содержаний, удовлетворяющих ограничению прозрачности в том виде, в каком оно здесь представлено (см. разделы 3.2.7 и 6.2.6), очевидной и необходимой характеристикой является то, что эти содержания будут переживаться как немедленно данные. Эта характеристика является феноменологической особенностью во всей ее полноте. Феноменальная непосредственность не влечет за собой эпистемической непосредственности. Любая форма феноменального содержания нуждается в независимом эпистемическом обосновании, и это, конечно, справедливо и для сознательного опыта, очевидно, прямого восприятия, прямой референции, прямого знания и так далее. Наши нейрофеноменологические исследования в главах 4 и 7 дали примеры широкого спектра состояний, которые незаметным для субъекта опыта образом являются эпистемически пустыми конструктами и в то же время характеризуются феноменологией уверенности и прямого, непосредственного знания. В частности, сегодня эмпирически неправдоподобно предполагать, что ментальные содержания, удовлетворяющие, по крайней мере, ограничениям 2, 3 и 6, не могут быть основаны на сложных, физически реализуемых, а потому ошибочных и требующих времени процессах обработки информации. Просто не существует такой вещи, как эпистемически непосредственный контакт с реальностью. Что есть, так это эффективный, экономичный и эволюционно выгодный способ феноменального моделирования надежного репрезентативного содержания как немедленно данного.

В главе 1 я указал на то, что человеческое разнообразие сознательной субъективности уникально на нашей планете тем, что оно глубоко укоренено в культуре (см. также Metzinger 2000b, p. 6 и далее), а именно, через язык и социальные взаимодействия. Поэтому интересно спросить, как изменяется фактическое содержание опыта благодаря этой постоянной интеграции в другие репрезентативные средства и как конкретное содержание может генетически зависеть от социальных факторов.

Какие новые феноменальные свойства возникают благодаря когнитивным и лингвистическим формам самореференции? Существуют ли у людей необходимые социальные корреляты для определенных видов феноменального содержания?