Being No One - The Self-Model Theory of Subjectivity

Стратегия подхода к ограничению глобальности путем исследования глобально когерентных состояний (как первоначально было предложено в Metzinger 1995e) приводит к новому способу определения целей исследования в вычислительной нейронауке (например, см. von der Malsburg 1997). Однако следует отметить, что глобальная когерентность как таковая - это то, что мы также находим в эпилептических припадках, и что на самом деле необходима теоретическая модель, позволяющая находить глобальные нейронные свойства, демонстрирующие высокую степень интеграции и дифференциации одновременно (см. также следующее ограничение в следующем разделе). Одно из наиболее общих феноменологических ограничений для любой теории сознательного опыта заключается в том, что она не только сталкивает нас с высокоинтегрированным типом репрезентативной динамики, но и высокодифференцированным. Целевой феномен предстает в немыслимо большом количестве различных форм содержания и сенсорных нюансов. Подход, отвечающий ограничению глобальности, должен предложить теоретическую базу, включающую концептуальные инструменты для одновременного отражения их целостности и внутренней сложности сознания. Джеральд Эдельман и Джулио Тонони отмечают, что способность различать большой репертуар возможностей - которая является одной из наиболее заметных особенностей сознательного опыта - явно представляет собой информацию в классическом смысле "уменьшения неопределенности". Субъективный опыт в его дискриминативной структуре не только высоко информативен, но и делает эту информацию каузально релевантной, делая ее доступной для речи и рационально направляемых действий. Таким образом, можно сделать вывод, что нейронным коррелятом глобальной, осознанной модели мира должен быть распределенный процесс, который можно описать как реализацию функционального кластера, сочетающего высокую силу внутренней корреляции между его элементами с наличием четких функциональных границ. Эдельман и Тонони назвали это "гипотезой динамического ядра" (см. Tononi and Edelman 1998a,b; Edelman and Tononi 2000a; полное популярное изложение см. в Edelman and Tononi 2000b). Гипотеза гласит, что любая группа нейронов может вносить непосредственный вклад в осознанный опыт только в том случае, если она является частью распределенного функционального кластера, который, благодаря реентрантным взаимодействиям в таламокортикальной системе, достигает высокой степени интеграции за сотни миллисекунд. В то же время необходимо, чтобы этот функциональный кластер обладал высокими показателями сложности. Эдельман и Тонони разработали формальный инструмент для оценки этого свойства: индекс функциональных кластеров (CI). Преимущество этого инструмента в том, что он позволяет точно концептуально определить относительную силу причинно-следственных взаимодействий внутри подмножества элементов по сравнению с взаимодействиями между этим подмножеством и остальными элементами, действующими в системе (см. Tononi, Sporns, and Edelman 1996; Tononi et al. 1998; краткие обзоры см. в Tononi, Edelman, and Sporns 1998; Edelman and Tononi 2000b, p. 121 ff.). Значение CI, близкое к 1, показывает, что подмножество каузально активных элементов настолько же взаимодействует с остальными элементами системы, насколько они взаимодействуют между собой. Однако появление кластерных индексов, превышающих 1, указывает на присутствие функционального кластера, то есть островка того, что философ мог бы назвать "повышенной каузальной плотностью" в физическом мире. Этот остров причинной плотности образован определенным подмножеством нейронных элементов, которые сильно связаны между собой, но лишь слабо взаимодействуют со своим локальным окружением внутри системы. Применение меры CI к нейронной динамике сознательного человеческого мозга позволяет нам определить и идентифицировать количество функциональных кластеров, существующих в системе в настоящее время, кластеров того, что я назвал "каузальной плотностью", которые не могут быть разложены на независимые компоненты. Такой взгляд на ограничение глобальности на нейронном уровне интересен с философской точки зрения по ряду причин. Во-первых, он предлагает концептуальный инструмент, позволяющий четко описать сосуществование высокой степени дифференциации и изменчивости с высокой степенью интеграции, требуемой более теоретическими ограничениями, разработанными на феноменологическом и репрезентативном уровнях описания. Во-вторых, он делает предсказание, что любая система, работающая в рамках осознанной модели реальности, будет характеризоваться наличием одной единственной области максимальной каузальной плотности в ее механизмах обработки информации. Иметь интегрированную, глобально когерентную модель мира означает создать глобальный функциональный кластер, то есть остров максимальной каузальной плотности внутри собственной репрезентативной системы. Этот подход понравится философским функционалистам, поскольку он предлагает специфическое и глобальное функциональное свойство ("свойство машины"), которое может соответствовать глобальному феноменальному свойству единства сознания. Короче говоря, то, что вы субъективно ощущаете, переживая свой мир как целостный, - это высокая сила внутренней корреляции между подмножеством физических событий в вашем собственном мозге. В-третьих, интересно отметить, что большая группа нейронов, составляющих динамическое ядро в мозге организма, который в данный момент наслаждается интегрированной сознательной моделью реальности, скорее всего, будет отличаться в каждый отдельный момент. Физический состав состояния ядра будет меняться от миллисекунды к миллисекунде. В любой момент времени будет существовать один глобальный, минимально достаточный нейронный коррелят сознания, но в следующее мгновение этот коррелят уже изменится, поскольку кластер сознания представляет собой лишь функциональную границу, которая может легко переходить анатомические границы от мгновения к мгновению. Глобальный остров максимальной каузальной плотности, если читатели допустят такое метафорическое описание, не прикреплен прочно к каменному дну физического мира. Он сам находится на плаву, как бы паря над непрекращающейся деятельностью мозга, как паттерн более высокого порядка. В-четвертых, необходимо отметить, что информационное содержание динамического ядра в гораздо большей степени определяется внутренней информацией, уже действующей в системе, чем внешними стимулами. Этот момент также представляет философский интерес. Как и в модели Ллинаса, возникает общая картина того, что сознательная модель реальности является, по сути, внутренней конструкцией, которую нарушают только внешние события, заставляя ее переходить во все новые стабильные состояния. Эта общая модель, по крайней мере, эвристически плодотворна, поскольку позволяет нам понять, как множество изолированных функциональных кластеров может сосуществовать с глобальной, сознательной моделью реальности, оставаясь при этом поведенчески релевантными. Она позволяет нам понять, как определенные формы репрезентативного содержания могут быть активны в системе, не будучи интегрированными в ее сознательную модель реальности. Давно известно, что нейронные корреляты новых решений для новых проблем, задач, к которым еще нужно подойти осознанно, обычно широко распространены в мозге, но, с другой стороны, чем автоматичнее, быстрее, точнее и неосознаннее становится процедура решения определенного типа проблем, стоящих перед организмом, тем более локализованными становятся и нейронные корреляты. Хорошим способом интерпретации этих данных является описание соответствующего паттерна активации как "функционально изолированного". Другими словами, для выученных бессознательных действий, таких как завязывание шнурков, езда на велосипеде и т. д., сначала стать бессознательными означает потерять чувствительность к контексту, гибкость и непосредственную доступность для внимания и познания. Это новый способ описания того, что означает "выпадение из осознания": отдельные функциональные кластеры встраиваются в глобальную, осознанную модель реальности до тех пор, пока они должны оставаться глобально доступными для внимания и познания, пока они представляют собой новые задачи и решения, которые еще предстоит оптимизировать, и являются частыми объектами распределения вычислительных ресурсов. Как только эта цель будет достигнута, они больше не должны быть встроены в глобальный, распределенный набор нейронных событий, которые в настоящее время вносят вклад в сознательный опыт. На самом деле, один из элегантных способов поиска нейронных коррелятов сознания обычно заключается в изучении коррелятов определенной сознательной способности, пока она постепенно "выпадает из сознания" (см., например, Raichle 1998). Короче говоря, в системе может быть множество функциональных пучков - отдельных и эпизодически неделимых, интегрированных нейронных процессов, - и, как правило, в основе текущей сознательной модели мира лежит один-единственный, самый большой остров с максимальной каузальной плотностью. Все они вносят свой вклад в общий интеллект системы. Тем не менее, остается философский вопрос о том, что именно превращает один из этих кластеров в субъективный мир, в котором живет организм. Можно предположить, что в любой момент времени таким кластером обычно является самый большой функциональный кластер (особое мнение см. в Zeki and Bartels 1998). Однако остается вопрос, как такой кластер привязывается к индивидуальной перспективе от первого лица, к представлению самой системы и тем самым становится действительно субъективной глобальной моделью реальности (см. ограничение перспективности в разделе 3.2.6 на сайте и в главе 6). Развиваемая здесь теория предсказывает, что внутри глобального функционального кластера, описанного Тонони и Эдельманом, обычно существует один и только один субкластер (Я-модель организма; см. раздел 6.2.1) и что этот субкластер сам по себе обладает областью наибольшей инвариантности, коррелирующей с функциональной активностью в верхней части ствола мозга и гипоталамусе.