Беги, Люба, беги!

— Коридор идет по кругу? — уточнила я давние ощущения.

— Совершенно верно, — кивнула Инга Львовна. — Уровень «Б» представляет собой кольцевой коридор, проходящий подо всеми строениями клиники. Проход в помещения этого уровня имеет высшую категорию доступа.

— Значит, с третьей категорией можно пройти?

— Нет. Вы можете здесь находиться, но не можете войти или выйти самостоятельно, — услышала я знакомую фразу.

Вскоре я поняла, что таинственно-секретный «уровень Б» ничем особенно не отличается от прочих отделений клиники. Здесь были лаборатория, оборудованная по последнему слову техники, операционный блок и несколько палат, в которых занятым оказалось лишь одноединственное место. Белокурые медсестры — все, как одна, словно взятые из гренадерского полка, — были серьезны, молчаливы и смотрели пронзительно, словно рентгеновские аппараты.

Наконец мы оказались в широком белом боксе, подготовленном для изъятия донорских органов. На столе под лампами лежал мужчина, прикрытый простыней. Лампы были выключены, отчего обстановка в помещении казалась зловещей. Меня подобные пейзажи всегда тяготили, зато физиономия Боженкова светилась сейчас ничем не хуже лампочки. Вот в дверях показался высокий рыжий мужчина в белом халате — трансплантолог. Он поприветствовал российских коллег и предложил расположиться возле стола. Следом за ним появились медсестры, длинные, как корабельные мачты, и молчаливые, как верстовые столбы. Посколец что-то тихо спросил у госпожи Баггофф, она перевела вопрос немцу. Тот радостно закивал, что-то поясняя и размахивая руками над телом. Инга Львовна перевела ответ о причине наступления смерти и подробностях реанимации.

Хирург приступил к работе. Мои коллеги, сомкнувшись плотным кольцом, непроизвольно шагнули ближе, прислушиваясь к пояснениям немца, переводимым Ингой Львовной. Я к столу особенно не стремилась, предпочитая разглядывать коллег. Неожиданно в лице Вадима Поскольца что-то изменилось. Он напрягся. Потом глянул на Боженкова. Тот, не отрывая взгляда от рук хирурга, что-то вдруг прошептал.

Трансплантолог продолжал дело с завидным проворством, и в какой-то момент даже я увлеклась происходящим. Но тут Света вдруг стиснула мою ладонь. Я повернула голову, и мне показалось, что она бледнеет, приобретая зеленоватый оттенок.

— А во сколько наступила биологическая смерть? — переспросила она, глядя в лицо Инге Львовне, и голос ее звучал странно, словно Березкину чем-то, придавили. — Кто ее фиксировал?

Фрау Баггофф недовольно качнула ресницами:

— Тише... Лишние разговоры мешают работе.

Вечером мои коллеги были странно замкнуты и молчаливы. Вернувшись в гостиницу, все разбрелись по номерам, спустившись вниз только к ужину. В меню, словно нарочно, присутствовала жареная печень. Хмуро глянув в сторону шкварчащего блюда, мы дружно потянулись к овощам. Я была в некотором недоумении. Почему меня сегодня не привлекали субпродукты, было ясно, но с чего вдруг закапризничали наши хирурги, представители профессии, которую иной, раз вполне заслуженно называют самой циничной? Но приставать с вопросами к хандрящим товарищам я сочла невежливым, поэтому помалкивала, тихо гоняя фасоль по тарелке. Скоро я поняла, что в противовес мясу спиртные напитки не вызывают у коллег отвращения, причем даже у Березкиной, которой, как говорится, всегда хватало лишь понюхать пробку. Бились коллеги с зеленым змием молча, не произнося тостов и не чокаясь, словно на поминках. Усерднее всех в сражении участвовал Илья Боженков, поэтому, когда он вдруг с сердцем грохнул по столешнице кулаком, я не слишком удивилась.

— Комод! А Комод... — тыча локтем сидящего рядом Поскольца, усмехнулся он и кивнул в сторону блюда с печенью. — Вот как ты думаешь, успела та корова сдохнуть, прежде чем ее...

— Заткнись! — сердито прикрикнул на него Жвакин, сверкнув взглядом из-под лохматых бровей. — Хватит языком мести! Комод, забирай его. Спать пора... Все!

Комод послушно кивнул, встал и потянул за плечи Боженкова:

— Пойдем, Илюха! И не валяй дурака.

Тот безропотно поднялся и, молча махнув нам рукой, направился вслед за Поскольцом. Через пару минут ушел и Федор Семенович.

— Света, — осторожно спросила я, — что все-таки произошло?

Она вздохнула.

— Да, собственно, ничего. Не понравился сегодня Илюхе донор...

— А почему ты про время биологической смерти спрашивала?

— Так... — небрежно пожала она плечами и посмотрела куда-то за мёня. — Показалось...

Понедельник начался с похолодания и проливного дождя. Пронизывающий ветер трепал ветки деревьев и хулигански раскачивал пестрые рекламные плакаты. Несмотря на раскрытые зонтики, пока мы добрались до клиники, насквозь промокли. Настроения это не прибавило, на душе было мерзко и серо. В усугублении тоскливого настроения большое усердие проявлял Федор Семенович, беспрерывно бубня:

— Гадостная погода... И клиника гадостная. Все моют и моют, тошнит уже... И баба ваша рыжая тоже... Я ведь говорил! А сегодня еще и гроза начнется, попомните меня!