Беги, Люба, беги!

— Ме-е... Не-е... Нет, не я.., и для пущей убедительности она затрясла головой.

— Платова Любовь Петровна — это я, — проинформировала я пациентку, твердо сказав самой себе, что личное дело каждого, как ходить и что носить. — Касаревская Елена Владиславовна? Присаживайтесь! На что жалуетесь?

Неторопливый поворот головы, сопровождаемый покачиванием черных перьев, и мне выпало счастье лицезреть фарфорово-кукольное личико. Дива протянула руку, уцепив стул за спинку, подтянула его к себе и села, элегантно закинув ногу за ногу.

— Жалуюсь?! Я?!

Повисла пауза, нарушаемая лишь ритмичным цоканьем длинных алых ногтей пациентки о бок изящной сумочки.

— Слушаю вас, — невыносимо вежливо сказала я, с величайшим удивлением ощущая в себе желание пациентку придушить. Такое со мной случилось впервые, поэтому понадобилось время, чтобы взять себя в руки и мило улыбнуться.

Меж тем Елена Владиславовна, демонстративно щурясь, принялась весьма откровенно меня разглядывать. Чем было вызвано такое странное поведение посетительницы, оставалось только гадать, и я решила дать Касаревской немного времени, чтобы прояснить ситуацию. Предоставив ей возможность налюбоваться мной вволю, я сделала вид, что делаю записи, потом спросила о чем-то Жанну. Та немного притормаживала, косясь на странную пациентку, но подыгрывала вполне натурально. Прошло несколько минут.

Итак, Елена Владиславовна, — отложив в сторону авторучку, я взглянула на Касаревскую, — что вас беспокоит?

Та ответила загадочным подобием улыбки, потом совершенно серьезно сказала:

— Вы.

Мы с Жанной остолбенели, а дива неожиданно оживилась и скороговоркой сообщила о неясном томлении в груди. Я украдкой вздохнула с облегчением, порадовавшись, что дама образумилась и все обойдется без недоразумений. Жанна тоже успокоилась и забарабанила пальчиками по клавиатуре.

— Тогда, Елена Владиславовна, послушаем сердце...

Брови пациентки недоуменно взметнулись вверх, и в ее взгляде засверкали пренебрежительные льдинки:

— Ну уж нет... Увольте...

Моя рука замерла в воздухе.

— Что?

— Избавьте меня от подобного удовольствия, — нагло хмыкнула Касаревская, поднимаясь. — Моим сердцем займется кто-нибудь другой...

— Ясно, — кивнула я,чувствуя, как от захлестнувшего приступа злости холодеют ноги. — Вы, голубушка, перепутали кабинеты. Здесь кардиология, а не психиатрия...

Дива так взмахнула ресницами, что по кабинету пошел ветер. Фарфоровое личико окаменело, пухленькие крашеные губки превратились в узкую щель. Свирепо крутанув бедрами, она развернулась и вышла вон.

Минуты три мы с Жанной просто молчали.

— Больная, — сказала наконец медсестра.

Я задумчиво пожевала губами:

— Возможно... Иначе какого лешего она платила за прием?

— Побежала, наверное, жаловаться.

— Похоже, — вздохнула я.

— А может, она... — Жанна перешла на шепот, — засланная? Ну, специально, чтобы жалобу получить?

— Ладно, — махнула я рукой, — чего зря гадать... Завтра узнаем.

Жанна выключила компьютер и встала из-за стола.

— Любовь Петровна, вы только гляньте! — позвала она, выглянув в окно. — Вот это да!

Я подошла и посмотрела вниз. Наша дива, небрежно подхватив полы палантина, усаживалась на водительское сиденье роскошной красной спортивной машины...

— А ты уверена, что не путаешь? — недоверчиво почесал в затылке Тигрин, выслушав мой рассказ.

Я вернула ему бинокль, поскольку смотреть снова было не на что, и хмыкнула:

— По-твоему, такое можно забыть?

— А что, она действительно нажаловалась?

— Нет. Ни устно, ни письменно.

— И когда она у тебя была?

— В самом начале моей работы в центре.

— Интересно... — протянул Максим, качая головой, и снова уставился в бинокль.

Посидев немного молча, я попробовала притянуть хоть один известный факт к другому, но, кроме сюжета для психбольницы, ничего не получалось. Мне звонит Касаревская? Бывшая манекенщица? Где здесь логика?

У меня затекла спина, и я попробовала размяться. Но тут в бок ткнул Максим и сунул мне бинокль.

— Смотри скорее!

От крыльца задней двери, выходящей в сторону родительского дома Мамонова, отделилась женская фигурка и шустро засеменила к сетчатой ограде. Касаревская переоделась, сменив шпильки на кроссовки, а шикарный костюм на футболку и лосины. В руках она держала объемный белый пакет.

— Куда это она?

Я удивилась не столько направлению ее движения, сколько поведению — дива озабоченно оглядывалась, явно желая остаться незамеченной. В принципе, если в доме никого нет, увидеть ее никто и не мог. Из домика возле ворот задняя дверь и часть ограды, до которой добралась Касаревская, видны не были.

— Очень похоже, что дама целится на владения папы с мамой, — обрадовался чему-то Тигрин. — И чего позабыла женщина в пустом доме?

Его интонация меня насторожила. Тем временем Касаревская оказалась уже на соседнем участке родителей, просочившись в неприметную калитку в ограде.

— А в пакете-то, похоже, провизия, — не унимался Максим. — Дай-ка бинокль... Точно, горлышко коньячной бутылки просвечивает. Странная баба!