Только увидев детей, Рауль сразу рванул в кухню, и через полминуты вышел с двумя большими пакетами, набитыми, по всей видимости, продуктами. Он погладил младшую девочку по голове, и поинтересовался у старшей, как здоровье матери.
– Не очень хорошо, – нерешительно ответила она и потупилась.
Рауль вздохнул.
– Не сильно тяжело? – спросил он, когда девочка приняла из его рук пакеты.
Та отрицательно покачала головой.
– Спасибо, – проговорила она и легонько тронула ногой свою сестру.
– Спасибо, – пролепетала бедняжка и сильнее вцепилась в сестринский локоть.
– Ступайте, – сказал Рауль, стараясь избавить и себя, и детей, и своих гостей от этой драмы.
Дети потащились к двери – старшая едва волоча пакеты, а младшая не отпуская ее локоть, – не в силах смотреть вокруг, не в силах противостоять стыду, природу которого они не должны были бы знать! Не имели права знать.
– Кто это? – спросил у Рауля его приятель.
Тот махнул рукой и рассказал, что мать девочек была последовательницей некоего строгого христианского учения, которое запрещало пользоваться услугами врачей, и даже в самой страшной болезни предписывало уповать лишь на силу молитвы. Молитва, впрочем, помогала ей теперь не очень хорошо, когда она уже второй месяц лежала с парализованными ногами – в нищете и на глазах у маленьких детей. Муж был более чем достоин такой жены и тремя годами ранее отдал душу при открывшейся язве желудка. Рауль жил с этой несчастной семьей на одной улице и рассказывал, что в ответ на все просьбы и угрозы государственных служб, помешавшаяся женщина уверяла, что не сегодня так завтра она встанет на ноги и вновь выйдет на работу. Но, Господи! Сколько же в течение этих двух месяцев уже вынесли эти несчастные дети, сколько они вынесли и прежде, и что им еще только предстояло вынести – обсуждать такое не хватило сил ни у Рауля, ни у его приятеля.
– Платки, – вдруг вырвалось у Джессики, и мужчины взглянули на нее. – Господи, как же они ужасны – эти платки.
В тот день Джессика ставила себе целью гулять, пока не почувствует сильную усталость, но затея эта оказалась трудновыполнимой. Она вышла из кафе в половине шестого, прошла до набережной герцогини Амалии, и два часа ходила по ней то в одном, то в другом направлении, едва ли не как лунатик. Иногда она останавливалась у самого парапета и пыталась рассмотреть свое мутное отражение.
«Вот так выглядит Дамоклов меч. А вот так выгляжу я!» – Джессика оглянулась по всем четырем сторонам и задержала взгляд на вершине Большой Волчицы.
Покинув набережную, она миновала короткий переулок и вышла на бульвар Генриха III, прямо напротив герцогской площади. Тут она поймала себя на мысли, что ей хочется войти в собор Святого Франциска. Джессика была в нем лишь один раз, вскоре после того как переехала в Арстад, но сейчас почувствовала острое желание – даже потребность – оказаться в тех стенах и попробовать помолиться, хоть и не знала толком, о чем именно. Ноги сами подвели ее к собору, и минут пять она рассматривала его белые стены и статуи апостолов, разместившихся в три ряда на его фасаде. Только она подняла глаза на изваяние Христа, возвышавшегося над своими учениками, как раздался первый удар колокола, возвестивший о наступлении восьми часов вечера. Джессика вздрогнула, и непонятный страх вдруг объял ее душу. Резко развернувшись, она пошла прочь с площади, быстрым шагом достигла автобусной остановки и, к своему счастью, успела запрыгнуть в уже отъезжавший автобус. Страх отступил так же быстро, как и вдохновенный восторг, испытанный в парке Филиппа I, и впечатление от него было настолько же сильным.
«Не только восторг бывает возвышенным. Так неужели, такой мерзости, как страх, тоже есть место там, на вершине?»
Когда возвращалась домой, Джессика вспомнила о котенке, которого обещала покормить, и с облегчением вздохнула, не наблюдая его присутствия.
– Дай франк! – рявкнул вдруг мужской хриплый голос.
От неожиданности и испуга Джессика отпрянула, после чего замерла на месте и увидела пожилого мужчину отнюдь нереспектабельной внешности. Он возник по другую сторону живой изгороди, тянувшейся вдоль тротуара. Грязное его лицо было искажено в насмешливой гримасе, а зловонный запах перегара Джессика почувствовала даже на расстоянии двух метров. Придя в себя через несколько мгновений, она нервно покачала головой.
– Нет. У меня нет денег, – соврала она прежде, чем сама это поняла.
– Врешь, – процедил старик и оскалился. – Врешь, сука. Есть у тебя деньги. Дай франк! – пролаял он снова.
Джессика отвернулась и быстро зашагала к дому.
– Сука! – кричал ей вслед старик. – Проклятая лживая сука! Чтоб тебе ноги переломало!
«Домой. Хватит с меня на сегодня».
– Проклятая лживая сука! Чтоб тебя скрутило! Чтоб тебе ноги переломало!
«Убежать, скрыться, забыться».
Глава VI
«Похоронен заживо!»