Беги и живи

Линда – корова. Я часто так думала про себя, но вслух никогда не произносила. Это была наша подружка, а подружек обижать нельзя. Кому же хочется быть похожей на корову?

Она была толще всех, кого я знала. Большая и медленная. И заторможенная. Всюду ходила за нами. Не знаю, ведут ли себя так коровы, но вполне возможно.

То, что она была похожа на корову, нам не мешало. Ничуть.

В один прекрасный день она переехала на нашу улицу вместе с тремя сестрами, папой и мамой. Шестеро, и все такие большие. Линде было семь лет, но она тоже была большая.

В тот вечер мы с Рози позвонили к ним в дверь и спросили, не хочет ли их дочка с нами поиграть. Младшая дочка – но это и так было понятно. И ей разрешили, потому что стояло лето и на улице еще было светло.

Нам шесть лет, сообщили мы. В сентябре мы будем учиться читать и писать. Линда сказала, что давно умеет и читать, и писать, и даже считать, но как бы и не очень и поэтому будет учиться с нами в одном классе. И ей уже семь. Это произвело на нас большое впечатление, и мы молча кивнули. Рози и Нор, представились мы. А во что она больше всего любит играть? В прятки, ответила Линда. Вот и здорово, это мы тоже любим, давайте играть в прятки. Мы решили, что водить будет Рози, и я повела Линду в лес за нашими садами.

В тот вечер я почувствовала, какая Линда мягкая и как жадно она прижимается ко мне всем телом. От этого меня бросило в жар и даже перехватило дыхание. Она спросила, все ли в порядке, и я сказала, что да. Прикрыла ей рукой рот и велела вести себя тихо. Она послушно кивнула. Прямо живой пупс, а не девочка, розовый пупс, такая специальная модель, чтобы щипать.

Она так тяжело навалилась на меня, что я чуть не упала. Я ее оттолкнула. Легче от этого не стало; наоборот, она придвинулась ко мне еще ближе. Того и гляди раздавит.

– Ты мне нравишься, – вдруг сказала она. И улыбнулась такой широкой улыбкой, что я поняла, что действительно ей нравлюсь.

Нам с Рози она тоже нравилась.

Конечно, Рози оставалась моей самой любимой на свете подругой, а я – ее. Но на троих придумать игру легче, чем на двоих. А Линде нравилось все, во что мы предлагали поиграть. Она в свою очередь была страшно рада, что у нее есть мы. Как же она ненавидела своих сестер! И правильно делала, потому что сестры ее тоже ненавидели. Они называли Линду «наша толстуха». Мы с Рози считали, что одного этого уже достаточно для ненависти.

Все три сестры были светловолосые и белокожие. «Высокие стройные красавицы, – говорили про них, но тут же добавляли: – Жаль только, что их младшая подкачала».

А нам было все равно, что Линда толстая.

Каждый день после школы мы играли. Больше всего мы любили играть, как будто мы – это не мы. Иногда я была папой, а Рози – мамой, иногда наоборот. А Линда всегда была нашим ребенком. Иногда мы играли, как будто мы с Рози только что познакомились, и тогда Линда была священником на нашей свадьбе. И никто никогда не проигрывал.

Это было давно. Когда все еще было хорошо.

Зои смотрела прямо перед собой. Я пыталась понять, что ей известно. И почему она подружилась со мной, несмотря ни на что.

Я хотела что-нибудь сказать, что-нибудь легкое, чтобы все то, что мы сказали до этого, исчезло навсегда, а заодно все мои тревожные мысли. Но ничего легкого в голову не приходило.

Прошел час, или полчаса, а может быть, всего лишь минута, а потом Зои потянулась, положила ногу на ногу и сказала мне, что у нее целая куча времени и что она не уйдет, пока я не расскажу, ведь мы друзья, а друзья на то и друзья, чтобы принимать человека таким, какой он есть, правда?

Или, может, она ошибается и мы вовсе не друзья? Эти слова висели в воздухе, но она их не произнесла.

– Несчастный случай, – сказала я.

Губы мои слиплись. На языке лежал камень, такой тяжелый, что я сомневалась, стоит ли начинать говорить.

– Несчастный случай, – повторила я. Больше я ничего не могла из себя выдавить.

– Я знаю, – сказала Зои.

Я взглянула на нее с удивлением. Она смотрела на меня так спокойно, что я сделала глубокий вздох и продолжила:

– Страшное несчастье.

Камень у меня во рту стал еще больше, я еле могла говорить.

– Я знаю.

Она такая умная. Она все понимает и поэтому говорит то, что пытаюсь произнести я:

– Ты там была.

– Линда, – продолжила я, – она умерла. Взяла и умерла.

– Но ты же не виновата. Ты же сама это знаешь.

– Откуда… – Я замолчала.

Она обняла меня.

– Откуда я все это знаю, да, Нор? Однажды тебя не было, и Виктор спросил у Тони, правда ли то, что о тебе говорят, и Тони ответил, что правда и что ты очень переживаешь, так что лучше с тобой об этом не говорить. Может быть, как-нибудь потом. Если ты сама заведешь разговор.

Это правда? Разве я так сильно переживаю? Почему же я сама об этом не знаю?

– Кто еще знает?

– Тони, Виктор, я. Ну, еще несколько человек, может быть.

– Кошмар.

Камень становился все больше, теперь он уже заполнял всю меня, все мое тело. Я больше не хочу с ними встречаться, потому что теперь я буду видеть это на их лицах. Не смогу вести себя с ними, как раньше.

– Нор?

– Что?

– Виктор от тебя без ума.

– Я не знала.