Беги

Мне жаль уходить от Чистопрудного бульвара в сторону к реке, хотя там из-за воды не менее безопасно. Тут уже меньше птиц, не пахнет лесом и слышнее шаги. Но мне предстоит еще проделать неблизкий путь, а судя по солнцу, времени, чтобы застать на месте профессора, не так уж много. Большой Устьинский мост давно развалился, если бы мне нужно было попасть в Замоскворечье, пришлось бы переплывать реку на плоту, который мы прятали в березовой роще, среди обломков асфальта и свай, ушедших глубоко в грунт. Но мой путь лежал вдоль реки. Я иду по самой кромке воды, оставляя свой запах в чавкающей жиже. Получается громко, но звуки выдают меня все же не так, как этот проклятый человеческий запах.

За последние 30 лет парк «Зарядье» так разросся, что соорудивший его архитектор Казенцов, наверное, прыгал бы от радости. Когда-то на конференции, где я работала корреспондентом, он радостно рассказывал, что благодаря публикации о том, что в парке «Зарядье» занимается сексом все больше влюбленных пар, он стал знаменит на весь мир. «Теперь все знают, что в России секс все-таки есть». Знал бы этот весельчак, куда катится его парк «Зарядье», влюбленные пары, и весь этот долбанный мир со своим проклятым сексом. Единственное, за что я сегодня благодарна Казенцову, так это за решение высадить много берез. Теперь осенью мы собирали здесь богатые урожаи подберезовиков, и, хотя, места для секса здесь прибавилось, желание им заниматься у человечества как-то пропало. Разумеется, само по себе «Зарядье» как архитектурное явление парком не было – это был один из множества симулякров, созданных человечеством в период перехода из мира индустриального в виртуальный, цифровой. Под сводами бетона скрывались помещения, переходы, многоэтажные столовые, и весь этот муравейник был припорошен сверху травкой и тоненьким слоем грунта с хиреющими деревцами. В дни беспорядков, когда бетонные своды были взорваны и произошло их обрушение, в центре «Зарядья» образовался естественный амфитеатр. Так муляжный рукотворный слой смешался с сильной властной живой природой. Из почвы, утаптываемой ногами множества поколений, марширующих мимо Кремля, из стихийно образовавшегося амфитеатра начал произрастать настоящий лес – уже похожий на правду, «отбившийся от рук» – естественный в своих желаниях и никем не ограничиваемый.

Воспоминание о грибах все-таки разбудило во мне чувство голода. Сглотнув слюну, я вспомнила, сколько дней назад ела, и улыбнулась. Лобовский всегда приходил с «гостинцами». Воспоминание об этом придало мне скорости, парк «Зарядье» уже манил меня, как в былые времена, когда в нем еще работал ресторанный дворик с устрицами и пирогами. Такие воспоминания нам тоже очень вредны. Они притупляют новые способности улавливать нужные запахи. Если к сегодняшнему дню я уже способна учуять запах вампира почти за километр, то воспоминания о еде заставляют мозг искать в воздухе и другие ароматы. Тогда я помимо воли могу учуять чайку или лисицу, но хуже всего – галлюцинации, когда мерещится запах, скажем, давно забытого моим желудком супа. В такие моменты я уязвима, в системе защиты образуется брешь, и при этом я даже не могу с пользой использовать эти возможности, чтобы, к примеру, себя покормить. «Это не рационально», – корю я себя и заставляю потоку мыслей течь в другом направлении.

Вот за макушками деревьев, словно башенка старинного замка, виднеется Кремль. Всегда ненавидела Красную площадь и теперь даже благодарила вампиров за то, что она стала зеленой. Опушка «Зарядья» выглядела как весенняя солнечная полянка, но я знала, что в низине образовалось болото и мне придется его обходить, карабкаясь по склону, и подниматься к амфитеатру с дальней от меня стороны. Забравшись наверх и продираясь сквозь кустарник, я уловила знакомый запах. Не Лобовского… Минуточку. Ах, это всего лишь Ель.

Ель выбежала ко мне навстречу, лучезарно улыбаясь, и сгребла в охапку.

– Руки! – грубо осадила я ее.

Ель скривилась, но в глазах по-прежнему светилась радость. Я даже завидовала этой детской способности радоваться, так радовались когда-то дети вернувшейся с работы матери…

Всплеснув руками, Ель отвернулась от меня и побежала в сторону амфитеатра, повторяя вполголоса:

– Она, пришла, профессор, Она пришла.

Навстречу мне шел все тот же Лобовский. Единственный, сохранивший свое имя (точнее, только фамилию), – один из отцов, последний, кто был надо мной перед Богом. Единственный из людей, кто смотрел на меня сверху вниз, тот, кто помнил меня другой – Соней.

– Здравствуй, Она.

Я пожала ему руку, кинула рюкзак и села на него.

– Где мой паек?

– Вот он. – Профессор протянул мне сверток. Я тут же содрала грязную тряпку и стала жадно перебирать вещи и продукты. Среди еды (которая, безусловно, меня волновала) я искала нечто, что было мне еще нужнее. Схватив маленькую жестяную коробочку с содравшейся краской, я потрясла ее и с досадой спросила:

– Почему мало?

– Две недели назад наши не довезли до Храма известку. Плот потонул.

– Ясно.