Бег по взлетной полосе

– Ань! – орет он, задрав голову. – Анют!

Спешно прячусь за угол, но он замечает – его физиономию тут же перекашивает:

– Оп! Янка. Привет. Мать где?

– В салоне… – бубню и пытаюсь ретироваться в комнату, но Игорь грохает лапищей по полке.

– Стоять!

У меня подкашиваются коленки.

– Что… – сиплю, медленно отступая. – Тебе… То есть… Вам… Что-то нужно?

– Конечно нужно. Я просил тебя не нарываться, так? – Он поочередно загибает пальцы, перечисляя мои прегрешения. – Просил не расстраивать мать, так? Просил не таскаться с этим шакалом, так?

Киваю и боюсь поднять взгляд.

– Че ты киваешь? – рявкает Игорь, неловко наклоняется и хватает с пола карабин.

Черное дуло глазом дикого зверя устремляется на меня.

Во рту мгновенно пересыхает, руки беспомощно повисают вдоль туловища.

Вот и все.

Сейчас урод выстрелит, и моя никчемная жизнь закончится.

Все равно в ней не было смысла: только ошибки, обиды и потери, обрывки мечтаний о лучшем, скука и пустота, а все хорошее давно осталось в прошлом.

Игорь дергает какую-то деталь, раздается лязг. Черный глаз смерти перемещается на уровень моего лба, а два других – мутного мышиного цвета – прищуриваются.

Я хмуро смотрю в них, по щекам льются слезы. Горло сковывает спазм. Тело бьет крупная дрожь.

– На колени! – командует Игорь, и я подчиняюсь, потому что сил больше нет. Заплетающимся языком он пускается в рассуждения: – Твоя мать говорила, что ты спокойная, сговорчивая девка, и что я вижу? Живешь в моем доме, жрешь за мой счет, смотришь волком, а теперь еще и гуляешь, шалава. И меня бездоказательно обвиняешь непонятно в чем. Ну что, жду извинений, подруга.

Его брови игриво взлетают вверх.

В мозгу будто что-то закоротило, я не могу вымолвить ни слова, и Игорь звереет:

– Я не буду больше повторять: если пикнешь хоть раз – башку снесу. Или нет. Лучше я посажу твоего ублюдка. Хочешь, я его посажу?

Я мотаю головой. Зубы стучат. Наверное, сейчас я похожа на зайца. Серого, слабого, до смерти напуганного загнанного зайца.

– Так-то лучше. – Игорь отводит ствол и, довольно осклабившись, гладит рукоятку. – Мы все еще за тебя отвечаем, подруга. Пока нет восемнадцати – и думать забудь, поняла? А потом я решу, как с тобой быть.

В подъезде стучат каблуки, Игорь отставляет ружье и как ни в чем не бывало принимается развязывать шнурки на берцах.

Хватаясь за стену, я поднимаюсь и поправляю футболку. Заправляю за уши каре, стираю слезы и пытаюсь проморгаться.

В шлейфе тонких салонных ароматов в прихожую входит счастливая мама.

Пячусь на кухню, прихожу в себя, но губы кривятся, а подбородок дрожит. Опускаюсь на стул и делаю вид, что ем.

Игорь встает и, шатаясь, подается маме навстречу, но тут же спохватывается и винится:

– Анют, я слегка перебрал. Только вошел, прости за беспорядок. Я в душ, и спать.

– Хорошо… – Она собирает с пола обувные щетки и воск, расставляет на полке баллончики и баночки. – Как все прошло?

– Ой, и не спрашивай… – «Папочка» машет рукой, избавляется от камуфляжной куртки и вешает ее на крючок. – Только с погодой повезло. Вот погода – прекрасная. Давай, что ли, выпустим уже Янку. Чего без воздуха сидит…

Глава 30

Только теперь я понимаю: до сегодняшнего дня никто по-настоящему меня не унижал. Почему этому гребаному уроду можно все? Почему?

Всхлипываю, вытираю рукавом распухший нос и горько усмехаюсь.

Да потому, что я серость без голоса. Кит бы обязательно дал бой, а я… Даже если еще раз пожалуюсь маме, «папочка» найдет аргументы и сделает так, что она меня не услышит.

Меня никто не услышит.

Пережитый шок сделал меня больной: в висках ноет, болит желудок, ломит мышцы рук и ног, но мысли словно сорвались с цепи: судорожно ищут выход из тупика и не находят.

Конечно, я не совсем дура и знаю о существовании телефона доверия и возможности пойти в полицию или соцслужбы, только что я там скажу? Кто поверит слову пустого места, если «папочка» всю субботу весело проводил время с товарищами из органов власти?

От отчаяния и безысходности хочется орать, но глотку словно залили свинцом, даже вдох выходит поверхностным, шумным, прерывистым.

«Папа, где же ты? Помоги. Останови все это. Где твои волшебные сказки?.. После твоего ухода все сломалось. Как ты мог оставить меня одну?..» – молю я, но слышу только звенящую жуткую тишину.

Мама, восприняв слова Игоря как руководство к действию, приглашала меня и к обеду, и к ужину, но я не вышла из комнаты – если бы посмотрела ей в глаза, не выдержала бы и раскололась.

Тупым неподвижным овощем лежу на кровати, до крови грызу губу и жду сеанса связи с Китом. Он сказал, что будет звонить с телефона отца каждый вечер, а еще – когда появятся хорошие новости.

По потолку без цели и смысла проплывают призраки, оживающие от движения фар на далеком шоссе.

И я внезапно понимаю: в дубликате ключей и побеге тоже больше нет смысла. Меня выпустили из-под ареста, и никто не держит дома. Но теперь я на невидимой привязи до конца дней. И способна нехило навредить Киту своим присутствием.

Мама тихонько входит в комнату, включает ночник, садится на край кровати и встревоженно разглядывает мое опухшее лицо.