Бег по взлетной полосе

Крадусь на кухню, пью шипящую противную воду из-под крана, открываю холодильник, исследую его на предмет съестного и нахожу овсяную кашу с яблоком. Снова никаких изысков, но меня все устраивает.

Я мечтаю, чтобы Игорь исчез – провалился в ад, увяз в болоте, утонул в реке или отстрелил себе яйца на своей тупой охоте.

Достало озираться от каждого шороха, терпеть пристальные пустые взгляды и каждую секунду контролировать себя: не говорить слишком громко, не делать резких движений, не надевать что-то яркое, чтобы только не обратить на себя его интерес.

Щелкает замок. Откладываю ложку и готовлюсь увидеть сменившую имидж маму, но ключ несколько раз проворачивается то в одну, то в другую сторону. Шальная мысль, что это может быть Кит, заставляет меня выбежать в прихожую, но в квартиру, сражая густой вонью перегара, сигарет, тины и костра, вваливается Игорь.

С ним что-то не так: на багровой роже застыло озадаченное выражение, на шее выступают жилы, красные глаза расфокусированы. Создавая неимоверный грохот, он смахивает с обувной полки средства для ухода за обувью, тяжело опускается на нее, бросает на пол рюкзак и нечто, похожее на автомат.

До меня доходит: он в стельку пьян. От ужаса внутренности покрываются инеем, и я не могу двинуться с места.

– Ань! – орет он, задрав голову. – Анют!

Спешно прячусь за угол, но он замечает – его физиономию тут же перекашивает:

– Оп! Янка. Привет. Мать где?

– В салоне… – бубню и пытаюсь ретироваться в комнату, но Игорь грохает лапищей по полке.

– Стоять!

У меня подкашиваются коленки.

– Что… – сиплю, медленно отступая. – Тебе… То есть… Вам… Что-то нужно?

– Конечно нужно. Я просил тебя не нарываться, так? – Он поочередно загибает пальцы, перечисляя мои прегрешения. – Просил не расстраивать мать, так? Просил не таскаться с этим шакалом, так?

Киваю и боюсь поднять взгляд.

– Че ты киваешь? – рявкает Игорь, неловко наклоняется и хватает с пола карабин.

Черное дуло глазом дикого зверя устремляется на меня.

Во рту мгновенно пересыхает, руки беспомощно повисают вдоль туловища.

Вот и все.

Сейчас урод выстрелит, и моя никчемная жизнь закончится.

Все равно в ней не было смысла: только ошибки, обиды и потери, обрывки мечтаний о лучшем, скука и пустота, а все хорошее давно осталось в прошлом.

Игорь дергает какую-то деталь, раздается лязг. Черный глаз смерти перемещается на уровень моего лба, а два других – мутного мышиного цвета – прищуриваются.

Я хмуро смотрю в них, по щекам льются слезы. Горло сковывает спазм. Тело бьет крупная дрожь.

– На колени! – командует Игорь, и я подчиняюсь, потому что сил больше нет. Заплетающимся языком он пускается в рассуждения: – Твоя мать говорила, что ты спокойная, сговорчивая девка, и что я вижу? Живешь в моем доме, жрешь за мой счет, смотришь волком, а теперь еще и гуляешь, шалава. И меня бездоказательно обвиняешь непонятно в чем. Ну что, жду извинений, подруга.

Его брови игриво взлетают вверх.

В мозгу будто что-то закоротило, я не могу вымолвить ни слова, и Игорь звереет:

– Я не буду больше повторять: если пикнешь хоть раз – башку снесу. Или нет. Лучше я посажу твоего ублюдка. Хочешь, я его посажу?

Я мотаю головой. Зубы стучат. Наверное, сейчас я похожа на зайца. Серого, слабого, до смерти напуганного загнанного зайца.

– Так-то лучше. – Игорь отводит ствол и, довольно осклабившись, гладит рукоятку. – Мы все еще за тебя отвечаем, подруга. Пока нет восемнадцати – и думать забудь, поняла? А потом я решу, как с тобой быть.

В подъезде стучат каблуки, Игорь отставляет ружье и как ни в чем не бывало принимается развязывать шнурки на берцах.

Хватаясь за стену, я поднимаюсь и поправляю футболку. Заправляю за уши каре, стираю слезы и пытаюсь проморгаться.

В шлейфе тонких салонных ароматов в прихожую входит счастливая мама.

Пячусь на кухню, прихожу в себя, но губы кривятся, а подбородок дрожит. Опускаюсь на стул и делаю вид, что ем.

Игорь встает и, шатаясь, подается маме навстречу, но тут же спохватывается и винится:

– Анют, я слегка перебрал. Только вошел, прости за беспорядок. Я в душ, и спать.

– Хорошо… – Она собирает с пола обувные щетки и воск, расставляет на полке баллончики и баночки. – Как все прошло?

– Ой, и не спрашивай… – «Папочка» машет рукой, избавляется от камуфляжной куртки и вешает ее на крючок. – Только с погодой повезло. Вот погода – прекрасная. Давай, что ли, выпустим уже Янку. Чего без воздуха сидит…

Глава 30

Только теперь я понимаю: до сегодняшнего дня никто по-настоящему меня не унижал. Почему этому гребаному уроду можно все? Почему?

Всхлипываю, вытираю рукавом распухший нос и горько усмехаюсь.

Да потому, что я серость без голоса. Кит бы обязательно дал бой, а я… Даже если еще раз пожалуюсь маме, «папочка» найдет аргументы и сделает так, что она меня не услышит.

Меня никто не услышит.

Пережитый шок сделал меня больной: в висках ноет, болит желудок, ломит мышцы рук и ног, но мысли словно сорвались с цепи: судорожно ищут выход из тупика и не находят.