Бег крысы через лабиринт

Йенсен был сухим седовласым стариком с тросточкой в руке и с неизменным черным беретом на голове. Он сутулился и прихрамывал; он говорил очень редко и очень тихо, но когда он говорил — все замолкали… Он убил семьдесят два человека, шепотом сказал борзятник Касиану, и в шепоте его слышалось благоговение. Он лучший убийца в Европе. От него еще никто не уходил…

Мотоциклист вынырнул из дождя бесшумно и стремительно — если бы не вспышка молнии, Касиан ни за что бы его не заметил. Но предательский отблеск на обтекателе «Ямахи» выдал мотоциклиста: Касиан сдал влево, прижимая выжлятника в бордюру, мотоцикл вильнул, зарыскал и врезался в столб. Выжлятника швырнуло на дорогу. Таким Касиан его и запомнил: стоящим в луже на четвереньках, струи дождя барабанят по подставленной спине, и лучи фар отражаются в лакированном шлеме.

Потом был раскат грома и тупой удар, когда бампер «Хаммера» сбил выжлятника. Касиан проехал еще полквартала, сбросил скорость и посмотрел в зеркало заднего вида. Вокруг бесформенной массы на асфальте собирались темные тени, слишком маленькие, чтобы быть людьми. Киберпсы. Выжлятник вел стаю гончих.

Касиан остановился и задним ходом загнал «Хаммер» в переулок между зарешеченным ломбардом и греческой таверной. Там он выключил зажигание и погасил фары.

— Тихо, — сказал он Тави. Она негромко скулила. — Тихо!

Дождь колотил по крыше «Хаммера» и заливал ветровое стекло. Пенистые струи стекали с покатого, скошенного капота. Сквозь шум дождя Касиан услышал, как цокают титановые когти гончих об асфальт.

Первая гончая встала в стойку напротив въезда в переулок. Три других замерли рядом. Они стояли совершенно неподвижно, как статуи: поджарые, хищные статуи… Пластинчатые, как панцири креветок, спины блестели под дождем, длинные гибкие шеи, оплетенные кабелями гидравлики, поддерживали узкие головы. Глаза слабо тлели рубиновым пламенем.

— Твои феромоны, — сказал Касиан. — Они настроены на твои феромоны.

— Что?..

— Вон из машины! — заорал Касиан.

Тави отчаянно замотала головой.

— Не надо, не надо, ну пожалуйста, не надо… — бормотала она, пока Касиан ногой выталкивал ее наружу. Очутившись под холодным ливнем, она сразу замолчала и съежилась, обхватив себя за плечи.

— Беги, — сказал ей Касиан. — Беги как можно быстрее.

— Я н-не могу, — сказала Тави. Подбородок ее дрожал, свалявшиеся пряди волос падали на глаза. — У меня ноги разной длины. Всего на сантиметр, но…

Касиан захлопнул дверцу, врубил мотор и дал задний ход.

Плешивый мулла обхватил свою грушевидную голову обеими руками и распростерся ниц на молитвенном коврике, проголосив протяжно:

— Бисмал-ла-а-а…

На муллу никто не обращал внимания — в бывшей автомастерской, переоборудованной под харчевню, было слишком шумно и дымно: дервиши курили сладковатый бандж, бедуины посасывали посеребренные кальяны с опиумом, а с кухни несло вонью горелого масла, и два вентилятора под потолком караван-сарая лениво перемешивали все эти ароматы в единую вязкую коллоидную субстанцию, сквозь которую пробивались тягучие, без начала и конца, арабские мелодии, многоголосое бормотание и сухой стук костей для трик-трака. В углу, возле самого михраба, висела гроздь древних, ЭЛТ-шных амвонов, по которым передавали внеурочную мессу из аэропорта: когда шейх Аль-Мансур, самозванный продолжатель дела Салах ад-Дина и Усамы бен-Ладена, взял на себя ответственность за теракт, дервиши отозвались одобрительным гулом, после чего караван-сарай снова погрузился в ленивую полудрему…

Мебели в караван-сарае не было. Вместо стульев прямо на цементном полу были навалены, наползая друг на друга, вытертые ковры, спальные мешки, рваные одеяла, циновки и подушки — груды подушек, из-под которых, если сесть, во все стороны брызгали полчища тараканов. Столы здесь заменяли огромные жестяные блюда с непременными длинноносыми кофейниками и пирожками с маджуном — смолистой начинкой из конопли.

Касиан заказал чалоу-кебаб — однородную массу из риса и баранины, и две плошки с кунафой — сладкой вермишелью с медом; добавив еще две купюры (в Касбахе ходили только наличные), он попросил отдельную келью. Таковых в караван-сарае попросту не было, но сноровистый официант быстро огородил ажурными ширмами бывшую смотровую яму, куда и спустились Касиан и Тави. В яме клокотал масляный радиатор, отчего воздух был сырым и горячим, как в турецкой бане.

— Никуда не уходи, — сказал Касиан, расставив плошки с едой. — Слышишь? Сиди здесь. Я скоро вернусь. Мне надо позвонить.

Тави никак не отреагировала. За черной вуалью паранджи Касиан не мог различить, открыты ли ее глаза, или она снова провалилась в то странное подобие каталепсии…

— Я вернусь, — на всякий случай повторил он.

Переулок был чертовски узкий, «Хаммер» со скрежетом задевал бортами за стены, высекая белые искры. Отъехав метров на тридцать, Касиан разворотил водосточную трубу, из которой пенистым потоком на грязный асфальт хлынула дождевая вода, и резко затормозил. Дальше «Хаммер», почти двухметровый в ширину, проехать не мог…