Бедность, или Две девушки из богемы

— Как, ты всё забыл? Это же я (девушка вдруг и заметно за-

металась и оглянулась на зал позади себя)! Встреча в пути! Ира.

Семен ответил без перехода, сухо.

— Ну да. Ира.

— Да при чем здесь Ира, Изяслав? Ну, вторая попытка, как меня

зовут? И, вопрос-минутка, кто этот парень?

Сережа не мог понять смысла игры, но можно ведь было, напри-

мер, поменять правила. Да и вообще можно изобрести такую игру, в которую в эту минуту будет выигрывать в миллионы раз большее

число людей, чем сейчас те, кто выигрывает в шахматы. Даже не

учась ее правилам.

— Изяслав, а тебя, правда, зовут Изяслав? — спросил Сережа, снова отталкивая вездесущий фикус.

— Меня — да… Ира, а как тебя зовут?

— Женя! Ты напевал мне, говорил: «На знакомой скамье не

встречаю я больше рассвета, только в письмах своих постоянно тебя

я зову»… Понимаешь, о чем я? Ну и здравствуй, Светик!

— Мы хотим «Мартини», — сказала подсевшая к ним крупно

накрашенная Светик (Сережа и Семен обреченно переглянулись) с обвешанными висюльками волосами, чье декольте невольно вы-

зывало уважение. Ни Семен, ни Сережа не произвели на нее ровно

никакого впечатления. Сережа еще раз задумался о том, насколько

телесная прелесть может казаться доступной и недоступной одно-

временно.

Светик изучала его со всей важностью своей пустоты.

Почему у девушек, в которых мы влюбляемся, подруги всегда

симпатичнее их?

27

ВЕЧЕР ТРУДНОГО ДНЯ

Всё прошло:  подруга Семена загадочная Женя вместе со Све-

тиком давно шлепнулись попами обратно за свой столик.

Ненашев последовал за ними, пока Кацнельсон глушил при-

торный мартини, заедая его килькой, и брутально торговался с

официанткой Элидой за минуты продажной любви.

Сережа знал, что у него дома тетя как всегда разучивает дуэт с

приодетым валетом неопределенного возраста. Вздрагивают клави-

ши и исполнитель; орет кот, который не переносит резких звуков.

Может быть, тетя даже надела вечернее платье, которое, как она

считала, так привлекает усатых мужчин, что они сбегаются к ней

со всех сторон.

Говорила Светик. Ее день, так вышло, был длиннее длинней-

шего викторианского романа. Это был эпос, равный сам себе, без

морали, словесный пулемет. Сережа смотрел на Женю, она на него.

Вдруг Светик дошла до кульминации, перебрав весь мир рабочих

отношений в офисе, зарыдала и убежала в туалет, что уже в большей

степени походило на мелодраму, а не на трагедию.

«Какие же мы бездушные люди, нельзя так игнорировать Све-

тика», —  мелькнуло в голове у Сережи, но эта мысль не оставила

потом за собой даже следа: так прекрасна была Женя — девушка с

немного вьющимися темными коротко подстриженными волосами, умевшая слушать и смотреть. А не все девушки способны на это…

Женя, молчавшая до этого времени, вдруг сказала:

— Я не знаю, что алкоголь делает с нашей головой, но это что-

то очень хорошее.

Она медленно перемешивала своей красивой почти детской

маленькой рукой, держащей коктейльную палочку, смесь рома и

мартини. Сережа совершенно потерялся. А тут еще вбежала Светик, и эпическое повествование об одном бесконечном дне ее жизни

продолжилось.

Здесь необходимо отступление. Я нарочно убрал одно звено, чтобы фатальная встреча Жени и Сережи не показалась вам чем-то

знакомым. Настолько все шло по рельсам БАМа, одно цеплялось за

другое. Ненашев больше спрашивал, потому что голос ее — пересы-

28

пающийся, как песок — от почти нечувствительной по внутренней

пустоте фразы до реплики, которую можно было толковать и так, и

этак — он отражался и в тембре, в том, как она говорила: безучастно

или заинтересованно. И ровно так же, согласно смыслу, этот тембр

менялся — от чуть ли не вульгарно-хриплого до невесомо-птичьего...

СЛУЧАЙ С КОМИССАРОМ

У Сережи тоже были попытки писать. В семнадцать, только

приехав в Иркутск, он с тонкой стопкой вымученных стихотворе-

ний пришел в Союз писателей на Почтамтской. За малоостроумной

табличкой на двери «Борис Ельцин» скрывался большой суровый

дядя, который авторитетно приблизил к своим покусанным очкам

Сережины каракули и стал их внимательно изучать. Сережу коло-

тило. Наконец, дядя всё дочитал и посмотрел на Сережу, как бы

соразмеряя, что можно говорить этому человеку, а что — нет.

— Чувствуется влияние Тютчева и Блока, — сказал он. Лучше

бы калькулятором по голове стукнул. А так — уставился в упор и

стал проверять реакцию.

Сережа робко спросил:

— И это всё, что вы мне скажете?

— Всё, больше сказать нечего. Прочтите еще Некрасова, не по-

вредит, – дядя продолжал рыться в бумагах. — Ага! Почему у вас

размер скачет? Что это: «до бреда я»?

— Так там — не «до бреда я», а «добредая». «Добредая до

лона…» Это почерк у меня такой. Раньше был каллиграфический, а сейчас испортился.

Дядя довольно откинулся на стуле.

— Испортился, значит? Вот вы до бреда и добрели. Но если

хотите про  почерк поговорить… Не по адресу. Или вот!

«Наартачив ноги в степе,

Он шагал, надвинув кепи».

29

— Кепи — это кепка по-русски? — спросил дядя.

— Ну да.

— Так вот и пишите: «кепка». И в целом русский язык изучайте, вы же элементарно не умеете склонять! Падёж падежей — каламбур