Бедность, или Две девушки из богемы

— А вот обращение к городу Черемхово — я сам-то из Черемхова: Прощай, холодный и бесстрастный,

Великолепный град рабов!

47

— Незабываемое Саламинское сражение, — решил сменить ход

беседы Сережа, — когда бесстрашный Фемистокл повел свои корабли…

— Молодые люди, я с вас ныряю. О чем вы говорите! Знал я

этого Фемистокла. Но на первом месте что? На первом месте родина, согласны? Ее поля, перелески и эти, как их…

— Грибы? — спросил Семен.

— Почему грибы? При чем здесь грибы? Это ты — гриб! Рас-

падки! Меня путать не надо. Я сам кого хочешь запутаю. Я могу — в

бараний рог!.. Силища во мне осталась!..

В доказательство Рукосуев взял со стола алюминиевую ложку

и решил ее согнуть, но вместо этого разломил напополам.

— А вот портить предметы домашнего обихода не надо, —

упрекнул Рукосуева Семен.

— А я специально сломал эту ложку, — хладнокровно ответил

капитан, — потому что чужое это всё, наносное. В Древней Руси

как было — берешь деревянную ложку, расписную, и хлебаешь ей, хлебаешь, пока морда не станет величиной ну хотя бы с «Розовый

вечер»… Это песня такая, люблю ее. А захотелось душе потехи —

так ты на тех же ложках исполняешь музыкальный номер.

— Положим, в Древней Руси вообще без ложек обходились, руками ели, — вставил Сережа.

Рукосуев недобро уставился на него.

— Молчать! Чукча ты неэлектрофицированный! Ты еще, может, скажешь, что Пушкин был негром?!

— Пушкин был негром.

Тут случилось неожиданное. Капитан, как следует не подго-

товленный к этой мысли, вдруг забился в конвульсиях, изо рта его

пошла пена, руки замельтешили в воздухе.

— Пушкин — русский!.. Жиды!.. Пидарасы!..  Плюла… Плю-

ра… Плюралисты! Оприходовали Есенина в «Англетере»!..  Вот

горло поэта! Душите тогда и меня. Я — Магомет!.. Я — Магомет!..

— Хорошо, ты Магомет, я Шайтан, только успокойся, — сказал Се-

мен, не без удовольствия наблюдая за этой пляской Святого Витта, в то

время когда Ненашев отстраненно водил вилкой по столу, тоскуя по Жене.

— Я Магомет Али! — Рукосуев, разъярившись, начал демонстрировать

в воздухе странные боевые приемы. Потом упал на спину и засучил ногами.

48

— Ну, так и я могу, — сказал Семен, — а кун-фу знаешь?

— Сам ты кун-фу. Кун-фу на тебя! А пошли-ка в рукопашную —

кто кого заборет!

Сереже стало не по себе:

— Может, Скорую вызвать?

— Не надо, — спокойно ответил Семен, профессионально из-

меряя взглядом недопитое и недоеденное Рукосуевым. — Он сейчас

прокричится и станет такой тихий-тихий, а потом домой пойдёт.

ЗАБЫТАЯ БУХТА

— Епа мама! — подобно молящемуся возвел глаза к потолку

Рукосуев, — как говорят в народе: «Незнайка лежит, а знайка далеко

бежит». «Дружба» скоро закроется. Бежать мне надо. А сейчас я вам

спою, — заключил он неожиданно.

— Это еще зачем?

Рукосуев страдальчески оглядел присутствующих. — Значит, не дадите на чекушечку?

— И вот так каждый день? — спросил Сережа, когда руки Рукосуева

уже жадно нашаривали в кармане штанов полтинник, ноги приобретали

сверхспособность лететь, а не бежать, а продавщицы «Дружбы», позе-

вывая, готовились закрывать магазин и открывать свои женские разнуз-

данные тайны грузчикам, которые пока что дулись в карты на Наталью

Леонидовну. Она работала в мясном отделе, а мясной отдел еще никогда

никому не отказывал в разведенных из-под крана заначках и самопале.

— Нет, чего-то я подустал, — ответил Семен, когда капитан

стремительно лишил их своего общества. — И так с утра каждый

день, заходит и восклицает: «Роса упала на уста», и требует отзыв…

А отзыв…Ну да… Я знаю, ты же не любишь, когда матерятся.

В комнату неожиданно вновь ворвался растрепанный Рукосуев

и ухватился за Семена:

— Сема, беда!

— Что случилось?

— В «Дружбе» со мной не дружат. Наталья Леонидовна скур-

49

вилась. Опустели закрома. Сначала я ее спрятал, а она взяла и

спряталась. Кучился, мучился, упросил да и бросил.

— Так кто от кого спрятался-то?

— Водочка. Люкс. 9 рублей, 15 копеек — нету. А она не дает —

жена. Девять рублей хочет. Я сейчас покажу вам ее. Отдает пускай.

Я не нищий, чтобы побираться.

Все вместе проследовали в соседнюю комнату, где из мебели

только жена и оставалась. И тумбочка рядом с ней. На тумбочке

стояли стакан с искусственным цветком и семь слоников. Жена

всегда сидела на матрасе с победным видом.

— Видишь? — зашептал Сереже Рукосуев. — А я ей стихи

посвящал. Превозносил.

Семен оглядел комнату. Сережа — жену. Такого рода обширные

формы всегда казались ему шуткой природы. Полуодетая женщина

огромных размеров сидела на матрасе и смеялась.

— А водочка точно была? — спросил Семен и приподнял матрас.

— Водочка была. Это она, эта обезумевшая фурия, менада, я точно

знаю, над ней надругалась, — подпрыгивал, чертыхаясь, Рукосуев.

— Ты-то уже не можешь надо мной надругаться, — вдруг за-

говорила слоноподобная жена совершенно и даже преувеличенно

детским голосом. — Я старая. А ты всё елозишь по мне, шаркаешь.

Так а вот она я вся, Семушка, бери, бери меня, — жена Рукосуева, потянувшись (если вы видели, как потягиваются женщины после

сна, вы поймете, что это было за зрелище для чувствительного Се-

режи), и мгновенно распростерлась на матрасе в неприличной позе.