Беде навстречу

Мириам стояла на краю головокружительного обрыва, а из бездонной ночной черноты к ней плыло лицо — само воплощение кошмаров. Лицо ее матери. Желтушные, раздутые раза в три веки трепетали, приоткрывая сплошные белки — будто она застряла на полпути между жизнью и смертью.

Рот открылся. Почерневшие губы растянулись до двух тонких линий, беззубый провал хватал воздух, тщетно пытаясь произнести имя Мириам. Так что познакомиться не удалось даже сейчас. Тварь из карьера обманула ее, подсунув мертвое, любимое лицо вместо своего.

Рот матери все время жевал, язык тщетно пытался проскрежетать три слога. Чудовище хотело призвать Мириам к себе и в своем вековом коварстве знало, чье обличье лучше принять. Сквозь слезы посмотрев вниз, в его моргающие глаза, она почти увидела подушку под головой матери на смертном одре, почти ощутила ее последнее, зловонное дыхание.

Еще чуть-чуть, и имя будет произнесено. Мириам зажмурилась. Как только это случится, ей конец. Сил сопротивляться не осталось. Существо с Тропы уже ее получило, эта блистательная имитация — последний гвоздь. Лицо заговорит материнским голосом, и она пойдет к нему.

— Мириам!

Голос оказался неожиданно приятным.

— Мириам, — повторил он у нее над ухом, когти чудовища уже вцепились в плечо.

— Господи, Мириам, что ты творишь?

В голосе звучало что-то знакомое, он принадлежал не матери и не чудовищу, а Джуди — как и руки. Они оттащили ее от бреши и чуть ли не швырнули в стену напротив. Под спиной и ладонями оказался безопасный холодный кирпич. В застланных слезами глазах немного прояснилось.

— Что ты творишь?

Да, никаких сомнений. Джуди — ясно, как день.

— Милая, у тебя все хорошо?

За спиной Джуди разверзалась глубокая чернота, но из нее доносился лишь шорох камней — это чудовище отступало по склону. Мириам почувствовала, как ее крепко обнимают руки подруги, дорожащей ее жизнью больше, чем она сама совсем недавно.

— Извини, что так швырнула. Просто я подумала, что ты прыгать собралась.

Мириам изумленно покачала головой:

— Оно меня не забрало.

— Оно? Ты о чем, милая?

Пока оно слышало, Мириам не могла выдавить из себя ответ. Ей сейчас хотелось оказаться подальше от стены и Тропы духов.

— Я уж было подумала, ты не придешь, ну и решила — а, черт с ним, пойду-ка тебя поищу. Хорошо, я срезала кратчайшим путем. Что на тебя нашло? Зачем ты перегнулась через край? Это же опасно.

— Можешь отвезти меня домой?

— Конечно, дорогая.

Джуди приобняла ее за талию и повела прочь от бреши в стене. За их спинами остались тишина и мрак. Мигнул фонарь. Отвалилось еще немного раствора.

Они переночевали в доме Мириам и, совсем как в детстве, невинно разделили постель в ее комнате.

Мириам рассказала историю от начала до конца — всю историю Тропы духов. Джуди выслушала, кивнула, улыбнулась, и на этом все. За час до рассвета, когда исповедь завершилась, они легли спать.

В этот же час прах матери Мириам, остывая, смешивался с прахом тринадцати других человек, отправившихся в печь крематория в ту же среду, первого декабря. Утром оставшиеся кости измельчат, а сам пепел разделят на четырнадцать равных частей и педантично засыплют в четырнадцать урн, подписанных именами родных и близких. Чей-то прах развеют по ветру, чей-то запечатают в Стене памяти, чей-то отправится скорбящей семье, чтобы стать средоточием горя. В этот же час мистер Беккет увидел во сне отца и, зашмыгав носом, почти пробудился, но от успокаивающего прикосновения девушки под боком задремал снова.

А еще в этот же самый час муж покойной Марджори Эллиот решил срезать путь по Тропе духов. Его ноги с хрустом ступали по гравию, и в этот томительный час перед рассветом казалось, что в мире больше нет других звуков. Мистер Эллиот, устав после ночной смены в пекарне, ходил этой дорогой каждый день своей трудовой жизни. Под ногтями засохшее тесто, под мышкой — большой свежий батон и пакет с шестью хрустящими булочками. Все это он каждое утро приносил домой вот уже почти двадцать три года и продолжал придерживаться ритуала, хотя после преждевременной смерти Марджори большая часть хлеба оставалась несъеденной и шла на корм птицам.

К середине Тропы духов его шаги замедлились. Сердце затрепетало. Запах в воздухе пробудил воспоминания. Не так ли пахла его жена? Еще пять метров, и фонарь заморгал. Мистер Эллиот посмотрел вниз через брешь в стене, и со дна карьера к нему поднялось огромное лицо его давно оплакиваемой Марджори.

Один раз оно произнесло имя мистера Эллиота, и, не давая себе труда ответить на зов, тот сошел с тропы и сгинул в карьере.

Батон остался лежать на гравии.

Обертка развернулась, и он остывал, постепенно отдавая ночи свое новорожденное тепло.

Перевод Анастасии Вий и Татьяны Кауль