Беда

Обе девушки хотели склониться над ним, но Коловоротов и их мягко отстранил.

— Давайте лучше понесем его. Только очень, очень осторожно.

Малорослого, худенького и на удивление большеносого капитана, парторга управления авиатрассы Ивана Васильевича Иванова подняли на кожаном пальто Тогойкина и понесли к самолету.

IV

Полежав некоторое время молча, капитан Фокин весьма мирным тоном спросил:

— И что же это он тебе показывал?

— Кто? — Попов почему-то смешался. — А! Ведь мы лежим на пакле.

— Ну?

— Паклю подстелили, мы с вами лежим на пакле.

— Ну? — Голос капитана стал строже. — Что же из того?.. Что же из того, спрашиваю я?

— Ничего… Но можно ведь спичку случайно уронить.

— Понял! Горящую спичку уронить на паклю. Я понял. И ты обещал следить за этим. Но ведь мы с тобой тут вдвоем.

— Втроем, товарищ капитан!..

Калмыков, почти никогда не вынимавший изо рта трубки, сейчас в таком состоянии, что о табаке и спичках говорить не приходится. Так что он не в счет. Значит, сержант Попов должен следить за ним, начальником снабжения, капитаном Фокиным. О том, что опасно курить, лежа на пакле, понимает, значит, только он, сержант Попов! А капитан Фокин… Однако хорошо было бы разок затянуться!..

И вдруг ему невыносимо захотелось курить. В горле и в груди появилось ощущение легкого зуда и жжения. Так всегда бывает у курильщика, когда нет табака или когда нельзя курить. Какого черта напомнил о спичках этот старый колхозник в меховых галошах шерстью наружу!

Чтобы не думать о куреве и отвлечься от возникшего чувства обиды, Фокин застонал. Он стонал протяжно и настойчиво. А в голову лезли невеселые мысли.

Едва ли Иванов остался в живых… Почему они не идут? А не уйдут ли они, бросив их здесь?.. Нет, нельзя так плохо думать о людях. Нельзя! — упрекнул он вроде бы кого-то, кто внушал ему эти дурные мысли. Но этот кто-то оказался весьма хитроумным и изворотливым субъектом. Но ведь он, капитан Фокин, не говорит, что они нарочно сговорились и покинули самолет. Просто могли же они разойтись в разные стороны в поисках людей, в поисках дороги… Могли замерзнуть, могли, наконец, заблудиться… Нет, Эдуард Леонтьевич, нет, не надо выкручиваться. Это нехорошо, нехорошо! Нельзя так думать о своих товарищах… А вот закурить было бы неплохо. И чего ради этот тип напомнил о спичках!.. Что это? Вроде бы каркнул ворон… Наверно, зарится на покойников, от жадности слюни глотает. А разве ворон зимует в такой пустынной тайге?.. Тьфу ты, надо же было напомнить о табаке!..

Фокин осторожно посмотрел в сторону своих. За Поповым видна широкая колышущаяся грудь Калмыкова. Кашне, которым крепко перевязали голову Попову, пропиталось кровью и стало черно-бурым. Следы крови и на лице подернулись светлым налетом. Левый глаз широко раскрыт, поражающий ясностью взгляд настороженно устремлен вверх.

Попов почувствовал, что капитан смотрит на него, и смущенно заморгал:

— Товарищ капитан, вы слышали ворона?

— Кого? Ворона? Нет! — Фокин сам удивился своей беспричинной лжи. Помолчав какое-то время, он тихо спросил: — А с чего это он закаркал?

— С чего? Людей боится.

— Неужели от страха? А не от радости ли?

— Со страху, со страху, товарищ капитан! Людей-то много бродит, спасая товарища, он этому рад не будет. Когда он, подлец, радуется, так булькает, точно пустая бутылка, брошенная в воду!..

И опять некоторое время они лежали молча, В промежутках между стенаниями капитан думал. Два мертвеца лежат под открытым небом, один человек умирает здесь, рядом. Парторг Иванов тоже погиб. Конечно, он погиб! Повис, говорят, на каком-то дереве. А они вот лежат тут, искалеченные. И будто от всего этого ворон, витающий в небесах, испугался и закричал со страху! И чего ему бояться таких вот, как они? Что они могут с ним сделать? Впрочем, те вроде бедовые ребята! Неужели в самом деле у них такие храбрые сердца? Может, просто от тупости, они не понимают степень беды?

И почему-то в воображении капитана возникла высоченная горная вершина, покрытая льдом и снегом. Где он мог видеть эту гору? По складкам горы широкой полосой сползает снежный пласт. И вдруг из-за горы выскакивает на пружинистом кавалерийском коне всадник в косматой бараньей папахе. Из каменных глыб, раскиданных по пути, копыта коня высекают искры. Но вот всадник натягивает поводья и резко осаживает его. Задрав кверху голову, конь сжимается для нового прыжка. Всадник — кавказец. Кавказ… Фу-ты! Да это же нарисовано на коробке папирос «Казбек»!..

И снова возник приятный и мучительный зуд в горле. О, хоть бы разок затянуться и постепенно, с присвистом, медленно-медленно выпускать струйку дыма!.. А почему бы не взглянуть на этого самого всадника!