Беда

Выходит, парень следил за мной от самого дома Андреа. И слышал, о чем мы с ним спорили в дверях. Вероятно, понял, что раз Андреа отказался идти с нами, то у меня остались деньги, которые я иначе заплатил бы ему… С каждым мгновением происходящее выглядело все более подозрительно, и разум подсказывал мне, что надо немедленно уходить – дела отца моего слишком серьезны, чтобы подвергать их такому риску… Но что-то помешало мне это сделать.

– Допустим, нужен, – ответил я, снова повернувшись к мальчишке. – Но если ты сейчас пытался таким образом ко мне наняться, то я вынужден тебе отказать.

Парень к тому времени уже поднялся на ноги и стал отряхивать одежду от пыли. Вид у него теперь был виноватый и несчастный, как у провинившегося ребенка.

А потом он вдруг громко шмыгнул носом, и глаза его как-то странно блеснули.

– Послушайте! – протянул он ко мне руки. – Умоляю вас, возьмите меня с собой! Простите, за то, что напал на вас… Мне просто очень нужны деньги… Очень нужно уйти из города! Я могу быть охранником, могу помогать вам в любом деле, готовить еду, дежурить ночью…

В его голосе явно звучали слезы, и были они, как мне казалось, искренними. Конечно, нищие попрошайки умеют мастерски изображать страдания, и если бы он изначально стал просить у меня денег и был бы одет в лохмотья, я бы ему не поверил. Но попрошайкой этот человек не был. И мне по-прежнему не хотелось оставлять его здесь и идти своей дорогой.

– Говори, куда и зачем ты хочешь уехать, – потребовал я.

С ответом парень не колебался ни секунды.

– Мне надо в Болонью! В университет! – воскликнул он все тем же умоляющим голосом. – Моя семья против того, чтобы я учился, а мне… очень нужно, понимаете? Поэтому я не смог бы учиться в Сиене, а Болонья не так уж далеко… Но я пойду с вами, куда вам нужно, а потом, если вы сами не поедете в Болонью, наймусь еще к кому-нибудь…

Теперь все немного прояснилось. Юноша, видимо, единственный сын кого-нибудь из купцов, и отец, разумеется, желает, чтобы он продолжал семейное дело. А юнец – из тех, кого с детства тянет к знаниям, да так сильно, что невозможно сопротивляться. Из тех, для кого нет ничего важнее этого, для кого жизнь без постоянных открытий нового скучна и ненавистна. Из таких, как я, в общем.

– Мог бы просто подойти ко мне и все это рассказать, а не бросаться на меня с этой палкой, – я кивнул на откатившуюся к стене дома дубинку. – Тогда бы, может быть, я и взял тебя с собой. А так – зачем мне помогать тому, кто пытался меня убить?

Теперь по его щекам катились ничем не скрываемые слезы.

– Вы бы не взяли меня в охрану… Какой из меня охранник? – всхлипнул он. – Но я не собирался бить вас сильно, клянусь! Хотел только слегка оглушить, чтобы взять деньги, чтобы было на что уехать… Да я и не смог бы сильно ударить…

Я развернулся и зашагал вниз по переулку. Всхлипы у меня за спиной становились все громче, словно я не удалялся от юноши, а, наоборот, подходил к нему все ближе. В памяти вертелись давние события, когда я был лишь немногим старше, чем этот плаксивый юнец. Когда я тоже рвался учиться… в Болонью. И тоже был готов ради этого на все, даже на преступление. Но я тогда встретил отца, который удержал меня от этого…

Дойдя до угла с сидящей на стене каменной улиткой, и остановился и оглянулся на хныкающего молодого человека. Он смотрел на меня, так что я не стал ничего ему говорить – просто жестом поманил его за собой.

Венеция, 18 октября 1347 года

– Беду разносят люди, – говорил Шут в полной тишине. – И не по незнанию – они отлично ведают, что творят.

– Я знаю такие истории. Но сколь много в них истины?.. – в тоне дожа слышалось сомнение.

– Увы, гораздо больше, чем мне бы хотелось, – холодно ответил шотландец. – Есть погибшие души – и это подлинно так – отравляющие колодцы, и водоемы, и товары, и снедь особым ядом, от коего болезнь и проистекает. Другие покрываются мазью с этим ядом и идут в толпу – на рынки и в церкви – заражая сотни людей. А их самих при этом болезнь не берет. Этих людей много, они уже во всех королевствах – и христианских, и магометанских.

– Зачем они это делают? – с сомнением спросила египтянка.

– Ими повелевают бесы, – вместо шотландца глухо ответил падре. – Иначе, чем дьявольским наваждением я не могу это объяснить. Я тоже слышал такие истории и сперва не верил в них, но мне были представлены доказательства.

– Я слышал… – дож на минуту запнулся, но все же продолжил. – Говорят о некоем высоком седом синьоре в богатых одеждах. Он ездит в запряженной вороными конями карете, появляется на нечестивых шабашах поклонников дьявола и обещает там, что болезнь не затронет тех, кто будет распространять ее по его приказу. Иногда он сажает людей в свою карету и что-то делает там с ними, и они выходят оттуда уже послушными исполнителями его воли.

– Не только в каретах ездят они… – заметил человек в маске дзанни.

Поскольку Дандоло уже узнал всех присутствующих, этот мог быть только моравским дворянином. Он почему-то взглянул на Шута и замолк. За него вновь продолжил евнух: