К марту окружной прокурор все еще не принял решение. Ван Воорст подозревает, что Ханна действовала осознанно. Окружной прокурор сообщил Джоне, что они обсуждают несколько противоречащих друг другу версий: рука Ханны на ноже, рука Ив на том же ноже. Фокус размыт. Самозащита? Акт воли? И если да, то чьей? Имеется предыстория: гибель Рэймонда Инигеса, угрозы Джоне. Теперь-то они спохватились и спрашивают Джону (таким тоном, словно сомневаются в его здравом рассудке), почему он давно не предупредил власти о девиантном поведении Ив. Ханна душевно больна: могут ли они предъявить ей обвинение, когда вполне
Статья в «Таймс» зловеще намекала на возможность гражданского иска. Родители Кармен Коув — действительно бухгалтер и учительница из Лоравиля, штат Мериленд, — никак не могли смириться с таким концом своей выучившейся в Плющевом университете разумницы-дочки.
Версия Ханны о событиях той ночи останется тайной: с тех пор она перестала разговаривать. В последний раз Джона слышал ее голос, когда полицейские помогали запихнуть Ханну в машину «скорой помощи», чтобы доставить в местную больницу. Она сказала:
В апреле, в день ее рождения, Джона позвонил, но сиделка отказалась передать ей трубку. Несколько дней спустя Джона послал ей черно-белую открытку с обезьянкой в праздничном колпаке и надписью: ЭТО ТВОЙ ДЕНЬ, СКАЧИ МАРТЫШКОЙ.
Джордж заявил, что Джона его предал, подвел. Джона так и не узнал, обеспечил ли Джордж ему подмену на Рождество.
Из Ист-Виллиджа он переехал в квартиру-студию в большом здании на Третьей авеню. Ланс не обиделся, тем более что и сам думал прикрыть лавочку: с сентября в Амстердаме начиналась офигенная программа по международным отношениям, будущее мировой дипломатии.
На новом месте — не таком уж новом, он почти три года ездил сюда каждый день — Джона снова занялся бегом. Готовится к марафону. За четыре с половиной месяца, пожалуй, успеет.
Бегает вдоль променада Ист-Ривер, мимо знака с названием «Дорожка Джона Финли», сквозь открытую раму с фигурой идущего против ветра мужчины в котелке распахивается вид на воды Квинз. Бегает вокруг Центрального парка, два полных круга, не отлынивая. Добегает до Бруклинского моста и обратно, к останкам Всемирного торгового центра. От усталости болит голова — зато как восхитительно себя чувствуешь, когда мигрень проходит.
Прибежав домой, нажирается макарон. Разгар лета, обнаженные ноги, он смотрит из окна шестого этажа на людей, идущих к северу, на автомобили, проносящиеся в южном направлении, прислушивается к неидентифицируемому, негромкому шуму, к присутствию звука, без которого в Нью-Йорке никогда не обходится. Звук движения, разговоров за закрытыми дверями, сумма жизней на публику и смертей в одиночку, множества драм, которых ему не суждено увидеть.
— Сынок, давно не слыхал тебя!
Клиника в районе Джамайка соседствовала с недостроенным комплексом жилых зданий. Повсюду разбросаны скомканные объявления, призывающие клиентов в офис продаж в Кью-Гарденз:
Подпорная стенка превратила переулок позади клиники в тупик. Кто-то сообразил: прекрасный тихий уголок. Выставил сюда пять складных стульев, пластиковый, испачканный сажей стол. Здесь Джона перекусывает — либо с приятелями-студентами, нынче вот один.
— Видел бы ты своими глазами это послание, сынок. Невероятно-на-хрен-не. Пребывая, как и мой клиент, в уверенности, что наши действия были и остаются вполне оправданными… бла-бла-бла… настаивая бла-бла Рэймонд Инигес был бла-бла под бла-бла-блааааа жирный шрифт,
— Я…
— Добавь радости в голос.
— Я удивлен.