Беатриче Ченчи

В то время, как я придумывал: каким бы средством мне попасть в слуги в дом врага, судьба помогла мне одним странным случаем. Идя как-то по испанской площади, я услышал позади шум и крики: «берегись, берегись!» – Я обернулся и увидел карету, которую несли лошади. Кучер, сброшенный с козел, ударился головой о тумбу и лежал с размозженным черепом; кто бежал, кто смотрел из окна, кто с порога лавки и никто не думал о том, чтобы подать помощь: грубый, безжалостный народ, ему бы только увидеть, как сломают себе шею и люди, и животные, и идти потом взять на них номера в лотерею…[28] Словом, человеческое отродье! Я кинулся и схватил под уздцы одну лошадь; и, хотя она волокла меня за собою порядочное расстояние, мне все-таки удалось остановить ее. В эту минуту высунулось из окна кареты спокойное, почтенное лицо пожилого барона, который, расхвалив мою храбрость, просил меня придти в течении дня в палаццо графа Ченчи.

Вот так; я сделал ни более, ни менее, как спас, не зная того, жизнь моему жестокому врагу. Я не жалел о том; а даже был доволен; потому что если б он умер иначе, как от меча из моих рук, я считал бы свою месть украденной.

Граф принял меня, как приличествует дворянину; он расспросил меня обо всем и, узнав, что я в Риме без места, предложил мне поступить к нему в дом. Это было именно то, чего я так сильно желал: конечно, поклонник не целует с таким благоговением мадонну в Лорете, с каким я дотронулся до порога этого дворца, с намерением окружить Ченчи всевозможным горем и отчаянием. Лишенный всякой привязанности, пережив дорогих детей, которых я хотеть умертвить всех разными смертями, с осиротелым сердцем, каким он сделал мое… я хотел сохранить его до тех пор, когда жизнь сделалась бы для него наказанием, смерть отрадой, и он переиспытал бы все предсмертные муки; когда же душа его, огрубев, привыкла бы к несчастью… тогда я намерен был низвергнуть ее кровавым путем в кровавую могилу собственных детей.

Поспешностью в исполнении малейшего приказания, ловкими советами, изобретательностью и находчивостью, я мало-помалу заслужил его доверие настолько, на сколько может доверяться человек, который сомневается постоянно во всех и в самом себе. Теперь представьте себе мое удивление, когда я узнал, что не мог бы доставить ему большего удовольствия, как убить его детей! Его зверская ненависть победила мою; и если б даже я и продолжал ненавидеть вас за то, что вы его дети, мог ли бы я мучить вас с большею жестокостью, чем это делает ваш отец? Злобу заменила глубокая жалость ко всем и в особенности к вам, синьора Беатриче; потому что к вам, бедное дитя, я почувствовал нежность, безграничную привязанность, которая напоминает мне добрую душу усопшей и невольно заставляет меня плакать…

Взволнованный воспоминаниями, Марцио готовился преклонить колени перед Беатриче; но она поспешила удержать его.

– Встаньте, Марцио; прах не должен преклоняться пред лицом праха: а мы все прах; – потом она прибавила: – Марцио, я прошу вас быть внимательным к тому, что произносят ваши уста; – но это было сказано голосом такой нежной мольбы, что Марцио нисколько не был уязвлен.