Бажоный

Принес в крышке фляги молока, раскрыл лосенку рот и влил в него молоко. Лосиха-мать наблюдала за всем этим, находясь метрах в десяти. Она понимала, что люди помогают ее малышу, и не ошиблась. Лосенок вскочил на ножки и бросился к матери.

— Сейчас ему воронье не страшно, улыбнулся отец. Лосенок под крылышком мамы-лосихи.

«Нифон бы так не сделал. Он бы съел теленка», — подумал Василек.

И когда вышли на оленей, он продолжал сторониться Нифона. Но когда увидел, как несколько хор-быков сошлись в лютой схватке и побежденный самец захрипел, прижатый к земле соперником, бросился к пастуху.

— Заколют оленя-то!

— А ты отгони, Васька, — холодно ответил тот.

Василек кинулся к месту дуэли оленей с криком «э-йу!».

Бык-победитель обернулся на крик и, отпустив прижатого к земле соперника, с налившимися кровью глазами, вывалившимся из пасти красным языком и опущенной головой с грозными рогами, бросился на мальчишку. Василек, не ожидавший нападения оленя, растерялся. Попытался бежать, но большие, не по ногам, сапоги зацепились за корягу.

— Мамка! — в страхе закричал Василек и растянулся пол сосной.

Хор не успел полоснуть его рогами, помешала Тайга. Собака черной молнией вылетела из-за дерева и цапнула оленя за морду. Зарехав от боли, хор с разорванной ноздрей отпрыгнул от пастушка и, задрав высоко голову, пустился убегать от наседавшей собаки.

Василек, поднявшись, подошел к возвратившейся после погони собаке. Тяжело дыша, она слизывала с губ кровь оленя. Парнишка хотел погладить ее по спине за своевременную помощь, но Тайга, ощетинившись, зарычала — не знавшая ласки, получавшая лишь пинки от хозяина, она не поняла Василька. Тогда он развернул платок с хлебом и, отломив кусок, бросил его Тайге. Собака на лету поймала и, не разжевывая, проглотила хлеб. Василек бросил ей еще и еще. Тайга закрутилась около него.

К пастухам они подошли вместе.

— Ну и шобака у тебя… Кто покормит, тому и шлужит, — поддел Нифона Яшка.

— Хлеб весь скормил? — обратился тот к Васильку.

— Весь, но в чуме еще полбуханки осталось.

— Она выманит, бешшовешная, — подливал масла в огонь Яшка.

— Учти, здесь хлеб никто не даст. А собаку-попрошайку придется проучить. Тайга, ко мне, — хмуро позвал хозяин.

Собака, понимая, что ее не ждет ничего хорошего, опустив голову, подползла на животе. Нифон, вцепившись в шкуру на загривке, поднял Тайгу над землей и принялся жестоко избивать ее.

Он пинал в живот, бил кулаком по голове, приговаривая:

— Вот тебе, собака, вот тебе, гадина! Будешь меня не слушаться, еще не то тебе будет.

Тайга выла и вырывалась из цепких рук, но бесполезно. Василек задохнулся от жгучей обиды, от ярости и желания ударить пастуха.

— Не надо ее бить! Не смейте бить! Да вы что, дядя Нифон? Она же меня от оленя спасла! — лез он с кулаками на Нифона, не обращая внимания на окруживших его собак. Василек сейчас никого не боялся. — Это ведь несправедливо! Она меня спасла, а вы ее бьете!

Уставший Нифон хряснул Тайгу головой о ствол гладкой сосны и отбросил в сторону. Теперь на нее набросились остальные собаки, и каждая стремилась укусить побольнее.

У злых собак такая особенность: они никогда не упускают случая наброситься на избиваемого сородича и часто загрызают до смерти. Понимая, что Тайге грозит гибель, Василек не выдержал — схватил толстый сук, оказавшийся под руками, и давай колотить всех нападавших собак подряд. От такого натиска они разбежались. Тайга с трудом отползла за дерево и там принялась зализывать свои раны.

— Оказывается, ты смелый, Васька! — похвалил его Нифон, вроде это и не он издевался над собакой и парнишкой. Но в его маленьких черных глазах проглядывало что-то недоброе.

— Прикармливай, прикармливай Тайгу, а еще и Серого, и Яшкиного Шалого.

Коренастый и широкоплечий пастух Яшка, с ухмылкой наблюдавший за происходящим, выпучил глазки на Нифона, ничего не понимая.

Вытирая набежавшие от жалости к собаке слезы, Василек с удивлением смотрел на пастуха, резкая перемена отношения которого несла что-то непонятное и тревожащее.

Вечером, как и в первый день, пригнали оленей к чуму и принялись за ужин. Ели жареную печень лося с картошкой, пили заваристый, крепкий чай.

Потом Нифон вышел из чума и вернулся с мослами ног лося.

Васильку трудно и представить, как тот смог в темноте отыскать убитого лося и отрубить от туши ноги, и принести в чум. Он знал, что фонарика у пастуха не было.

Мослы сохатого положили на жаркие угли в печке и время от времени поворачивали их. Вынув из печки, немного остудили и обухом топора раскололи на чурке.

— Бери, Васька, мосол и ешь мозг — вкусно, — предложил Нифон.

И Васильку действительно понравилось это кушанье.

А пастухи с таким усердием высасывали содержимое трубчатых костей, что жир стекал им на подбородки. Затем они принялись за прожарившееся на костях мясо, ловко отсекая кусочки его у самых губ ножами. От тепла и приятной пищи все разомлели и стали готовиться ко сну. Но Василек еще долго не мог заснуть после того, как, устроившись на постели, Нифон сказал ему: