Батыр

А Черкез в это время с горечью и страхом думал о том, что никакая хитрость не приходит ему на ум и не знает он, как ему спастись, как вырваться из лап этих негодяев. А ведь он должен, должен сообщить на погранзаставу об этих подозрительных людях, которые бродят зачем-то ночью по горам, стараются не шуметь и даже боятся говорить в полный голос...

Из дальнейших их слов Черкез сделал заключение, что они

сбились с пути, заблудились в горах, сильно проголодались, и каждый винил в беде других и выгораживал себя. Когда они снова заговорили о том, что надо раздобыть хлеба, не то дело их пропащее, Черкез нашёл момент подходящим, чтобы вставить своё слово.

—Помогите мне, добрые люди, найти моего ослика! — тоненьким голоском проговорил он.— Отец небось голодный сидит, а там у меня столько хлеба! Мать полный тамдыр напекла, целый хурджин навьючила... Я ведь знаю, куда побежал этот глупый осёл, — там такая чащоба, далеко не уйдёт, только боюсь я один-то идти.

Посовещавшись ещё немного, а больше — поспорив, неизвестные объяснили Черкезу, что они здесь по специальному заданию, но у них кончились запасы продуктов. Они приказали ему вести их туда, где он потерял осла, и все четверо стали взбираться по склону горы. Черкез шёл впереди. Горбоносый придерживал его за ворот рубахи.

Они поднялись довольно высоко, когда чуткое ухо Черкеза уловило внизу, в ущелье, какие-то новые звуки. Он чуть замедлил шаг, стараясь прислушаться. Время от времени раздавался едва слышный треск, словно ломалась сухая ветка. Вот как будто покатился камешек, выскользнув из-под ноги... Зверь или человек? «А что, если это пограничники? — пронеслась у Черкеза мысль. — Пройдут мимо и ничего не узнают. Надо как-нибудь привлечь их внимание...»

И, пренебрегая грозившей ему опасностью, он закинул голову и закричал что было мочи, словно подзывая осла:

—Кур, кур! Сюда, сюда!

Больше он уже ничего крикнуть не успел. Ему заткнули рот, и он почувствовал, что задыхается.

IV. Друг выручил

Серому ослику давно прискучило его вынужденное одиночество. Когда хозяин неожиданно бросил его одного в густых зарослях, ослик некоторое время послушно стоял как вкопанный, лишь чуть-чуть пошевеливая ушами и хвостом. Сколько протекло времени, он, конечно, не мог бы определить в часах и минутах, но, по его разумению, простоял он так немало.

Наконец ослик стал проявлять нетерпение. Прежде всего, показалось ему обидным, что закрутили ему зачем-то вокруг морды торбу. Торба мешала дышать, нельзя было пощипать травку, а самое главное — никак нельзя было подать голос. А всякому уважающему себя ослу это время от времени совершенно необходимо.

Ослик принялся мотать головой, но толку от этого получилось немного. Тогда, потоптавшись на месте, он сунул морду в самую середину густого куста и начал стаскивать торбу, цепляя её за ветки. Сначала это тоже не особенно помогало, но, как говорится, упорство и труд всё перетрут, и мало-помалу торба начала сползать. И в эту минуту до ушей ослика долетел отдалённый протяжный крик. Ослик снова мотнул головой — торба свалилась на землю. Ослик вздохнул полной грудью, потом ещё раз набрал в лёгкие побольше воздуху и нарушил величественную тишину ночи громким, торжествующим рёвом.

Рёв осла прокатился по горам и замер где-то в глубине ущелья. После этого ослик совершенно успокоился и начал удовлетворённо пощипывать молодые листочки на кусте.

Теперь время уже не текло так томительно медленно, и, увлечённый своим занятием, ослик даже не заметил, откуда появился вдруг его хозяин.

А Черкез, подойдя к ослику, неожиданно обнял его серую голову, прижал к груди, погладил.

Ослик совсем не привык к таким нежностям и довольно нетерпеливо замотал головой. Черкез быстро вывел его из зарослей, вскочил ему на спину и, замолотив пятками по бокам, направил его совсем не в ту, как показалось ослику, сторону. Скоро ослик с удивлением убедился, что они и в самом 1деле направляются туда, откуда прибыли.

А Черкез спешил к отцу. Что греха таить, ему было страшно, очень страшно. Он ведь не знал — не гонятся ли за ним по пятам. Тихий стук копыт его ослика громом перекатывался у него в ушах. Он бы обвязал ослику копыта травой, да боялся остановиться. И не только страх за себя гнал его к отцу — он знал, что надо действовать, надо сообщить об этих людях на погранзаставу, а где погранзастава, этого он не знал.

До богарных полей было ближе, чем до села, и потому Черкез погнал своего ослика туда. К тому же мальчику было известно, что на селе он сейчас не найдёт ни председателя колхоза, ни председателя сельсовета — оба уехали в район.

Но когда Черкез добрался до богарных полей, его постигло разочарование: он не нашёл там никого из жнецов. И отца тоже не было. Никого, кроме древнего старика сторожа. Где отец Черкеза, сторож не знал. Пришёл какой-то человек, потолковал с ним о чём-то, и они ушли вместе.

— Кулы-ага, а Кулы-ага, ты не знаешь ли, где погранзастава? —- прокричал Черкез в ухо старику (сторож был глуховат) .