Батийна

— Люди мои, не вините меня, что я, женщина, приехала на сход мужчин. Но по чести я обязана находиться сейчас среди вас. Я хочу сберечь спокойствие моего народа. Пусть междоусобицы раздирают лишь стан наших врагов. Нам нужно умиротворение. Я думаю, уважаемые аксакалы, Асантай никакой не враг наш. Мы с ним две ветки с одного дерева… Целое лето не утихала смута из-за пастбищ, причинившая нам всем много волнений. Теперь из-за каких-то мелочей опять разгораются страсти, снова назревают горячие споры. Вы воображаете, что заде та наша честь. Неправда! Из-за пустяков честь не пятнается. Джигиты, которые считают себя оскорбленными, не свалились с неба. У Карыпбая чуть рассечена щека. Он мои сын. Когда я родила его и нарекла Карыпбаем, мне хотелось, чтобы он не одиножды падал с верблюжонка, чтобы закалялся и крепчал в драках со сверстниками. Мой выросший сын подрался, и его побили. Ну и что? Неужели из-за этого скандального происшествия мы все, сотни и тысячи людей, полезем драться… Не верьте, что задета ваша честь. Я, как мать, прощаю того, кто плеткой нанес удар моему сыну. Помирятся. Не горячите понапрасну свою кровь. Помиритесь со своими родственниками, с Асантаем. Где царит согласие и взаимопонимание, там и счастье прочнее. Асан-тай — не враг нам… Свой же, близкий человек.

Все, кто раньше шумно рвался в драку, приостыли. А старейшины, и до того не очень-то жаждавшие мести, одобрительно подхватили слова байбиче Гульгаакы.

— Правильно, надо прекратить раздоры и успокоиться. Ведь мы — две ветви на одном дереве. Зачем оно нам, напрасное кровопролитие? Асантая надо успокоить, — решили они и направили к нему гонца.

Но Асантай, то ли в него вселился бес, то ли его сердцем завладела неистовая буря, никак не соглашался мирно покончить с тягостной междоусобицей.

— Не я первый затронул Бармана. Он меня крепко обидел и оскорбил мою родовую честь. Пусть сам приезжает на откровенную беседу. Иначе не пойду на перемирие. И успокоюсь лишь на поле битвы!

В конце концов гаснет и самый неистовый пожар и сумасшедшая буря утихает. Суровая жизнь сама рассудила двух властелинов. Кровь не пролилась. Страсти улеглись. И достигнуто это было благоразумием и красноречивыми словами Гульгаакы байбиче.

— Вот это женщина — байбиче Бармана! Чистая, дальнозоркая, умная… Прямо-таки нынешняя Каныкей[33]. Барман стал Барманом лишь благодаря ей — этой лучезарной и целомудренной женщине! А кто он, собственно, Барман? Такой же черный киргиз, ничем он от нас не отличается. Господь бог подвалил ему счастье в образе этой женщины в белом элечеке. Нашим женам есть чему поучиться у Гульгаакы байбиче, — восторженно отзывались многие.

Некоторые баи подумывали даже взять в невестки ее дочь. Недаром народ говорит: «Погляди сперва на мать, потом бери в жены ее дочь, посмотри на дверь, а потом входи в юрту». В роду Бармана мужчины в общем недалекие, а девушки башковиты. Лучшие люди у них прячутся на женской половине.

Имя байбиче Гульгаакы с быстротой молнии распространилось и среди дальних родов. Даже Асантай и тот восхищался ею теперь, восседая громадной тушей на сером грудастом жеребце с блестящей гривой. Закусив губы, мысленно соглашаясь с Гульгаакы, он почесывал висок рукоятью плетки и с завистью думал: «И умная женщина досталась брату Барману. О, господи, почему мне не выпало такое счастье, как Гульгаакы».

Краснощекий весельчак Мырзакан, на черном коне, лучший друг и советчик Асантая, как бы между прочим бросил:

— Мой бай, у Бармана есть младшая дочь, красавица Айнагуль. Не послать ли сватов и не положить ли таким образом конец всем распрям?

«А за кого же ее сватать? Может, мне взять второй женой? А что, недурно придумано!» От этой великолепной мысли у Асантая вмиг поднялось настроение.

Мырзакан, предлагая посвататься к Барману, не успел подумать, за кого, собственно, будут сватать Айнагуль. Он привык ценить и уважать женщину-мать, женщину-труженицу и презирал мужчин, бравших по нескольку жен, которыми с легкой душой помыкали, при случае и рукам своим давали волю. Сам Мырзакан женился на шестнадцатилетней, и она подарила ему двенадцать детей, — он очень гордился женой и называл ее не иначе как «матерью своих детей, богатством семьи». О том, чтобы взять себе еще жену, Мырзакан и не помышлял: где там, когда уже дети взрослые, впору их самих женить. Хорошо бы женить на Айнагуль старшего сына и дождаться, когда от его семьи, как от могучего ветвистого дерева, пойдет многолюдный сильный род.

Но бессовестно брать второй женой девушку, которая вполне годится тебе во внучки. Мырзакан чуял, что Асантай хотел бы сам жениться на Айнагуль, чтобы лишний раз козырнуть своим богатством перед другими баями.