Бастион одиночества

Окончательно проиграв, в один прекрасный день в конце зимы он приходит сюда, на пересечение Атлантик и Невинс, сворачивается клубком перед никогда не закрывающимся винно-водочным магазином и всегда закрытой слесарней и остается тут навсегда. Утопая в блевотине, моче и поту, в грязных штанах, он лежит здесь, как музейная мумия, — с закрытыми глазами, плотно сжатыми губами, борясь с простудой, заработанной неделю назад, когда только обосновался здесь. Он лежит, съежившись, как будто прячется от самого времени и от зимы, хотя она уже закончилась, его поза — воплощение боли, на всем его теле страдальческая гримаса. Плечи прикрывает подоткнутое другим концом под зад тонкое детское одеялко. Два угла его разорваны, оттуда торчит посеревшая от уличной грязи набивка. Одеяло подвязано под покрытым седой щетиной подбородком человека, и это делает его жалким подобием супергероя в плаще.

Летающий человек, приземлившийся на пороге своего предсказуемого будущего.

Он похож на мертвеца.

Как же это случилось? Бурум-Хилл Изабеллы Вендль был назван в «Нью-Йорк мэгэзин» от двенадцатого сентября 1971 года «самой непостижимой загадкой города». Она хотела заселить его приличными людьми, да, да, в этом нет ничего постыдного. Но откуда взялась здесь эта жертва алкоголизма? Почему на оборванца никто не обращает внимания — не дотронется до плеча, узнать, жив ли он, не вызовет полицию, в конце концов?

Неужели потому, что бедолага — черный?

А может, Атлантик-авеню между Невинс и Третьей — это не Бурум-Хилл? А например, Гованус или что-то еще. В любом случае заселение Бурум-Хилл приличными людьми проходит как-то странно, медленно и совсем не так, как того желала Изабелла Вендль. На Атлантик между Хойт и Бонд открылось несколько антикварных магазинчиков, на Пасифик, Дин и Берген поселились новые семьи. Уикофф ничуть не изменился, но об этом никто и не мечтал. Хиппи? До тех пор пока они не устроят у себя в подвале хранилище наркотиков, на них никто не станет жаловаться. Живут себе, как все остальные. Какой-то бородач-энтузиаст открыл на углу Берген и Хойт французский ресторан — возможно, несколько преждевременно, но вполне успешно. Даже на Стейт-стрит, что рядом с Шермерхорн, Казенным домом и тлетворным центром района, активно восстанавливают дома из песчаника.

Но многое осталось как прежде. Хотя с каждым днем в Бурум-Хилл поселяются новые белые семьи, и их уже много, на общем фоне они все еще остаются редкостью, мечта Изабеллы Вендль и по сей день не находит воплощения. Строители будущего — назовем их так — всего лишь группа призраков, время от времени показывающихся в этом гетто. Всего лишь план, набросок. Моргни, и их может внезапно не стать.

Гетто? Значит, так называется это место? Но все зависит от того, о какой именно улице в этой пестрой мозаике идет речь. Поднимитесь в воздух, как когда-то делал летающий человек. Взгляните. Вот широкий ров с промышленными отходами на Четвертой авеню, обшарпанные магазины автозапчастей, заброшенные, пестрящие каракулями склады, тротуары, усыпанные тут и там битым стеклом — следами разборок перед китайскими забегаловками, — винно-водочные магазины, киоски. Дальний конец Корт-стрит — старое поселение итальянцев, на улицах южнее Кэрролла верховодят мафиози, по старинке вооруженные бейсбольными битами и порезанными на полосы шинами. Пролегающая ниже извилистая Бруклин-Куинс образует некую ширму, границу Ред-Хук. Южная часть канала Гованус — пустырь, кладбище токсинов и обрывков резины. Химзавод «Улано» с узкими окнами-щелями занимает целый квартал и усердно выбрасывает в воздух невидимые яды, разрушая нервную систему людей и вызывая развитие мозговых опухолей. Жилые массивы — Уикофф-Гарденс и Гованус Хаузис — придерживаются собственных законов, криминал там процветает по-прежнему. Тюрьму до сих пор называют Казенным домом, эвфемизмом, к которому все привыкли. Так, значит, слово «гетто» можно применить ко всему здесь — Уикофф, Берген, Дин, Пасифик?

Назовите их «Самой непостижимой загадкой города».

На Невинс есть удивительные строения. Она начинается от Флэтбуш-авеню и тянется на юг мимо гостиницы, отдела транспортных средств, Шермерхорн-парка и детского сада, в котором собираются пьяницы, мутными взглядами встречающие и провожающие молоденьких мамаш. Всем известно — хотя об этом редко говорят, — что на Невинс-стрит не пытаются даже контролировать проституцию. Уже после одиннадцати вечера в тени школы № 38 появляется парочка женщин, зазывающих одиноких прохожих. На требования разгневанных жителей местные власти отвечают, что предпримут соответствующие меры, но этим все и ограничивается. Полицию ругают на чем свет стоит, риэлторы не знают, что делать. А копы, по-видимому, давно пометили этот район ярлыком «безнадежно».