Бастион одиночества

— Само собой. В постели, на диване, на ковре. Я брал их прямо в нарядах из леопардовых шкур, в костюмах русалок, увешанных искусственными клыками, даже не смывал краску С рук — трахал и трахал. Такова моя политика. Нанимаешь мальчика, девочку, придумываешь позу, щелкаешь «полароидом», мальчика отправляешь домой, подходишь к девочке, поправляешь что-нибудь в наряде, кладешь руку ей на задницу, и она твоя. И так все тридцать пять лет.

— Прямо как Пикассо, — ответил Авраам, не придумав ничего более умного.

— В противном случае я не смог бы так долго рисовать эти картинки, наверное, повесился бы. Когда я говорю об этом со своим другом Шрудером, ему кажется, что я шучу. А я вполне серьезен. У вас есть жена?

— Была.

— У всех у нас была. А они и понятия об этом не имеют. Кстати, что выдумаете об этом парне? Он тоже со своими спит? Или чересчур занят вырисовыванием волосков, перышек и бликов света на воде? Если бы у меня в студии появилась крошка с мечом и такой прической, я тут же придумал бы, чем с ней заняться. А этот… Взгляните-ка на его руки. По-моему, его больше интересуют мальчики.

— Или драконы.

— Или драконы. А как насчет вас? Вы спите со своими геодезическими формами? С Пикассо все понятно. Он спал с натурщицами и после этого смотрел на них совершенно другими глазами, изображал на полотне в довольно забавном виде. А вы? Вы одиноки?

Так вот в чем, оказывается, дело. Авраама пригласили сюда, чтобы он был мостиком между безумием Ашканской Школы и фотореалистическими драконами.

Нет, о фильме здесь говорить не стоит, даже вспоминать о нем сейчас не следует.

— Да, я одинок, — честно признался Авраам.

— Я так и понял — от вас просто разит одиночеством.

— Большая карьерная ошибка. Биоморфизм.

— Скажете тоже. Взгляните на мои художества. Живите. Коллекционируйте девочек.

— Попробую.

Зингерман понизил голос, чтобы сообщить самое важное.

— Послушайте, вы не расскажете об этом Шрудеру?

— О чем?

— Я ухожу. — Он показал на себя рукой с зажатой между пальцами сигарой.

— Простите?

— Все началось с легких — мне разрезали легкие. Хотя какая разница, с чего началось, мозга или с крови?

— Гм.

— У меня чертов рак. Но это ерунда, не жалейте меня. Угадайте, почему меня не стоит жалеть. У вас одна попытка.

— Девочки?

— Мужчине достаточно и хорошей сигары.

ужасный декабрь я не шучу малыш я не сплю
положила розу у двери
из дакоты
я моржовый краб

— Гораций, твою мать, где тебя носит?

Пауза.

— Э-э… А в чем дело, Барри?

— Ты настолько занят, что не находишь времени ответить на звонок ниггера?

— Прости, Барри, я как раз собирался тебе позвонить. А что случилось?

— Мне нужна твоя помощь.

Молчание.

— О чем ты?

— Ты телевизор когда-нибудь смотришь, Гораций?

— Разумеется, смотрю.

— Слышал, что стало с одним из битлов?

— Что? А, да, конечно.

— Мне нужно собрать кое-какие вещи. Только как ты меня вытащишь отсюда, Гораций? Вот в чем вопрос.

— Приятель, ты что, умом тронулся? Ты-то здесь при чем?

— Я видел того урода — прогуливался на прошлой неделе по Дин-стрит и пялился на мой дом. Если это был не он, значит, его брат. У этого белого скота есть список.

— Ты серьезно?

— А ты как будто не знаешь, что меня многие мечтают убрать. Убрать и заполучить мои записи. Я и Десмонду уже не доверяю, черт бы его побрал. У меня пять, если не десять вещей, которые сразу стали бы хитами, думаешь, об этом никто не знает? Меня окружают враги, Рацио. Они повсюду: на улице, в студии, даже у меня на первом этаже. Ты поможешь мне выбраться из этого дерьма, или нужно обратиться к кому-нибудь другому? Только ответь честно.

Пауза.

— Нет, Барри. По-моему, ты и так хорошо защищен.

— Наконец-то ты заговорил откровенно.

Глава 17