Басилевс

Царь нередко брал таким образом «взаймы» у своих слуг и придворной знати, и можно было на пальцах пересчитать случаи, когда он возвращал долг. Поэтому во дворце трудно было встретить кого-либо с подвешенным к поясу кошельком, за исключением иноземных гостей; обычно деньги держали за пазухой. Но, как оказалось, Перисад тоже был не лыком шит…

В андроне стояла такая же удушающая жара, как и в опочивальне. Слабый ветерок со стороны степи, изредка залетая в открытые окна, приносил запах гари и сонмища мух, назойливых и бесцеремонных. Царь сидел на троне и пил охлажденное вино, впрочем, мало помогавшее избавиться от вялости и сонной одури. На скамье напротив расположился наместник Хрисалиск, всеми правдами и неправдами, наконец, удостоившийся высочайшей аудиенции. Он был коренаст, смуглолиц, с заметно выпирающим брюшком. Его узкие хитрые глазки не знали покоя, бегали, словно мышь в клетке-мышеловке.

– … А еще, пресветлый царь, хочу доложить тебе, что меоты вовсе распустились, не платят пошлин и дани.

– Сие прискорбно, – отвечал Перисад, старательно избегая взгляда Хрисалиска, чтобы не выдать свой гнев; несмотря на многочисленные пороки, царь Боспора отнюдь не был доверчивым простаком: он знал, что Хрисалиск нечист на руку и непрочь поживиться за счет казны. – Запиши, – кивнул он главному царскому секретарю, тщедушному человечку с невыразительным лицом.

– Нужны дополнительные войска, чтобы показать силу Боспора, – гнул свое наместник. – Лучше всего – фракийцы. В моем гарнизоне сплошь полукровки, варвары, им бы день до вечера скоротать. Пьянствуют и обжираются, как свиньи…

Это было уже слишком. Напоминание о пьянстве царь почему-то принял на свой счет. Недобро посмотрев на Хрисалиска, повелитель Боспора процедил сквозь зубы:

– Мы пошлем войска… Завтра же. Но не только, – он повернулся к секретарю: – Напиши мой царский указ… Пусть вместе с гоплитами к меотам отправятся начальник отчетной части, управляющий царским двором и один из агораномов. И проверят на месте, почему до сих пор не вывезен хлеб в Пантикапей, где вино, обещанное еще с зимы, каким образом утаял воск, доставленный от тебя в прошлом месяце – по записям числится один вес, а на самом деле не хватает и половины. Иди на корабль и жди, – резко приказал царь помертвевшему Хрисалиску. – Позови наварха, – обратился Перисад к секретарю.

Хрисалиск и секретарь поторопились выйти. Царь остался один. Злость улетучилась, и на душу царя лег холодный камень. Он поднялся и прошел в смежную комнату, где хранились его личные записи и разные безделушки, не имеющие никакой цены для других, но очень дорогие Перисаду. Покопавшись в резном деревянном ларце, он выудил со дня небольшую парсуну, написанную талантливым заезжим художником. На ней была изображена прелестная женская головка в мелких черных, будто смоль, кудряшках. Царь долго смотрел на портрет, не замечая, как из глаз вдруг полились слезы.

Насмотревшись вдоволь, он тщательно запрятал парсуну и тяжелой поступью вернулся в андрон. Сел возле окна и задумался, глядя покрасневшими глазами на великолепный вид скованного золотым солнечным панцирем моря с блестящей, как стекло гладью.

Она носила под сердцем его сына, наследника… В ту ненастную штормовую осень, когда она возвращалась из гостей – от отца, басилея фракийского племени одрисов, – боспорскую триеру выбросило на камни Таврики неподалеку от Херсонеса. Спаслись немногие, но среди них ее не было…

Воистину, проклятый год, вспоминал царь. Уже зимой, в полнолуние, и его постигло несчастье. Они охотились в горах на пугливых и осторожных муфлонов. Стояла ветреная, промозглая погода, копыта лошадей скользили по гололеду. Одно неверное движение – и его жеребец рухнул в глубокую расселину, прикрытую настом. Перисад упал достаточно удачно, даже не поломав ребер, но острый, похожий на скребок, камень вонзился ему в промежность, и с той поры его семя стало пустым и безжизненным…

– Великий царь Боспора лелеет умные мысли?

Скрипучий ехидный голос бабки Камасарии заставил царя вздрогнуть.

Он вскочил, как ужаленный, и молча уставился на застывшую маску лица зловредной старухи.

– Я тебя отвлекла? – она с брезгливым высокомерием окинула взглядом Перисада, задержавшись на его изрядно помятой физиономии. – Удивительное прилежание, если учесть многие заботы, выпавшие на твою долю сегодняшней ночью.

Царь промолчал. Легкая печаль все еще туманила его мозг, и он хотел только одного – побыстрее освободиться от государственных дел, этой нестерпимо тяжкой и скучной для него повинности, и закрыться в опочивальне, где его ждало желанное уединение и отменное вино.