Басилевс

– Этот отъявленный лжец? – фыркнула Камасария Филотекна. – На своем полуострове он как у бога за пазухой. Беглые рабы… – она хихикнула. – Ему просто не хватает воинов, чтобы выловить беглецов и продать по сходной цене колхам. А метательные машины нужны для отвода глаз. Скажи стратегу, пусть гонит его в три шеи. И не забудь посмотреть, какие подарки он привез мне и царю, – сварливо добавила царица.

– Будет исполнено, о мудрейшая, – поклонился евнух.

– Что у тебя еще?

– Главный жрец храма Аполлона Асклепия святейший Стратий просит твоего милостивого соизволения преподнести тебе дары…

– И в очередной раз что-либо выклянчить, – подхватила царица, наморщив некогда тонкий, красиво очерченный нос, теперь больше похожий на ястребиный клюв.

Евнух в ответ только вздохнул и выразительно развел руками.

– Пусть войдет. А ты приготовь все необходимое для жертвоприношения Матери Кибеле. Я пойду в святилище ближе к вечеру. Буду молиться, чтобы вернуть ее благосклонность к моему заблудшему внуку, – в ее голосе чувствовалось сомнение.

Амфитион низко склонил голову и попятился к выходу. Его глаза лукаво блеснули – вдовствующая царица не отличалась большой набожностью, но никогда не упускала удобного случая появиться среди подданных во всем блеске царственного великолепия, обычно одетая в пурпур, украшенный золотыми бляшками и дорогими каменьями. Ее надменное лицо, похожее на маску мима из-за толстого слоя краски, издали казалось молодым и нестареющим, и богобоязненные матроны мысленно творили молитвы и заклинания против злых духов: в удивительной и непонятной для них вечной молодости древней старухи им виделись козни потусторонних сил. По этой причине ее побаивались и придворные, к тому же с ними она была крута и коротка на расправу.

– Но прежде позови служанку, пусть захватит мази и притирания, – приказала вдогонку евнуху царица. – А Стратий немного подождет. Подай ему вино и фрукты.

Евнух мысленно возопил: уж он-то знал, сколько придется ждать его старому приятелю Стратию. Впрочем, в приказе повелительницы не было ничего необычного – ее непоследовательность и капризы давно вошли в поговорку среди знати Боспора.

Служанка была почти такая же старуха, как и царица. Камасария давно бы ее выгнала, но во всей Таврике невозможно было сыскать более умелую массажистку, в совершенстве владеющую искусством грима. Потому царица, скрепя сердце, мирилась со вздорным характером служанки, не менее капризным и неприятным, чем собственный.

– …Нет покоя, – недовольно бубнила служанка, массируя лицо Камасарии. – Я даже пообедать не успела, – она с отвращением зачерпнула из широкогорлого сосуда пахнущую серой мазь. – Третий раз за сегодняшний день…

– Замолчи, негодная! – не выдержала царица. – Тебе бы только валяться в постели да жевать сласти.

– Или я не заслужила? – возмутилась служанка. – Видят боги, моему терпению тоже есть предел. Уеду в метрополию к сыну, уж он-то не станет попрекать меня куском хлеба.

Камасария в ответ лишь покривила губы в едкой ухмылке – сын служанки из-за ее вздорного характера продал за бесценок свой дом в Пантикапее и сбежал куда подальше. И теперь старая карга жила вместе с отставным моряком, пьяницей и сквернословом, он нередко поколачивал ее, требуя у прижимистой сожительницы денег на вино.

Наконец, не прекращая брюзжать, служанка закончила свои труды, и из глубины тщательно отполированного бронзового зеркала на царицу глянуло щедро нарумяненное лицо с дугами черных нарисованных бровей и яркими карминными губами. Прицепив огромные височные подвески, скрывающие дряблые уши, Камасария довольно улыбнулась и выпила чашу подогретого вина с настоем бодрящих трав. Благостное тепло хлынуло по жилам упругой волной и терпкая горечь настойки вдруг разбудила аппетит. Царица приказала принести еду, и терпеливо ожидающий приема Стратий едва не взвыл от злости, когда мимо него в гинекей Камасарии понесли жареную рыбу, лепешки и мед – для бабки Перисада, старой аристократки, трапеза была священнодействием, растягивавшимся надолго…

Стратия позвали, когда солнце давным-давно перевалило за полуденную черту. Измаявшийся жрец кипел негодованием, но внешне его темное, словно высеченное из гранита, лицо оставалось бесстрастным. Это был мужчина лет тридцати, с крупными жилистыми руками, статный, черноволосый и темноглазый. Судя по шрамам, виднеющимся на обнаженных участках крепко сбитого тела, ему пришлось испытать и нелегкую, полную смертельных опасностей судьбу воина.

– Приветствую тебя, о мудрейшая, – сдержанно поклонился он благодушествующей после трапезы царице. – Прими мое скромное подношение… и да продлятся дни твоей бесценной жизни.