Башня шутов

— Какой? Я внимательно выслушал твой рассказ, Рейнмар. Кирьелейсона наняли Стерчи, свояки твоей любезной. Чтобы он схватил тебя живым. Во что бы то ни стало живым. События в той корчме под Бжегом, несомненно, это доказывают. Кунц Аулок, Сторк и де Барби — профессионалы, делают только то, за что им заплачено. А заплачено им за тебя, а не за твоего брата. Зачем им оставлять за собой труп? Оставленный на пути cadaver[206] для профессионалов лишняя головная боль: грозит преследование, закон, месть… Нет, Рейнмар, тут нет логики ни на грош.

— Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Qui bono?[207]

— Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобы ты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. Через Свидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.

— Ты забыл о Зембице.

— Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь. Интересно, когда он это заметит?

— Кто? Что?

— Бенедиктинский Самсон Мёдоед. В том пне, на котором он сидит, шершни устроили себе гнездо.

Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.

— Так я и думал, — осклабился Шарлей. — Ты понимаешь латынь, братец.

К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкой на улыбку.

— Mea culpa[208]. — Его акценту позавидовал бы сам Цицерон. — Хотя это ведь не грех. А если даже и так, то кто же sine peccato est[209]?

— Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры, прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.

— Это верно, — слегка наклонил голову Самсон. — И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразу предупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаю его.

— Вот как. — Голос Шарлея был холоден как лед. — Est-ce vrai? Действительно?

— Действительно. On dil, etil est verité[210].

Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громко кашлянул.

— Английским, — рискнул он, — ты, не сомневаюсь, владеешь так же хорошо?

— Ywis, — ответил, не заикнувшись, гигант. — Herkneth, this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug. Namore of this[211]. Этого достаточно, ибо если б я даже говорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я — медь звенящая или кимвал звучащий[212]. Поэтому, вместо того чтобы упражняться в красноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами не удовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.

— В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать, состоит эта dira necessitas[213]?

— Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа руку на сердце, вы хотели бы так выглядеть?

— Не хотели бы, — разоружающе честно ответил Шарлей. — Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью ты обязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно — Творцу, хоть многое, похоже, этому противоречит.

— Моей внешностью, — Самсон совершенно не обратил внимания на насмешку, — я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутили вы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, как скорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещении ущерба тому, кому вы его причинили.

— Понятия не имею, о чем ты, — заметил Шарлей. — Ты, дружок, говоришь на многих языках человеческих и ангельских, но на всех невразумительно. Повторяю: я понятия не имею, о чем ты. Клянусь всем, что мне дорого, то есть моим дряхлым кутасом… Je jure ça sur mon coullon[214].

— Какое красноречие, какой ораторский пыл, — прокомментировал великан. — А смекалки ни на грош. Ты что, действительно не понимаешь, что произошло в результате ваших холерных заклинаний?

— Я… — пробормотал Рейневан. — Я понимаю… Во время экзорцирования… что-то стряслось…

— Вот извольте, — взглянул на него гигант, — как торжествует молодость и университетское образование. Если учесть колоквиализмы[215], скорее всего пражское. Да, да, юноша. Инкантация[216] и заклинания могут давать побочные эффекты. Библия говорит: молитва смиренного пробьет облака. Вот она и пробила.

— Наши экзорцизмы… — прошептал Рейневан. — Я чувствовал это. Чувствовал неожиданный прилив Силы. Но разве возможно, чтобы… Разве возможно…

— Certes[217].

— Не будь ребенком, Рейнмар, не дай себя облапошить, — спокойно сказал Шарлей. — Не позволяй ему обмануть себя. Он над нами смеется. Прикидывается. Изображает из себя дьявола, случайно вызволенного силой наших экзорцизмов. Демона, призванного с того света и пересаженного в телесную оболочку Самсона Мёдоеда, монастырского идиота. Прикидывается инклюзом[218], которого высвободили наши заклинания из драгоценного камня, джинном, выпущенным из амфоры. Что я еще упустил, пришелец? Что ты такое? Кто ты такой? Возвращающийся из Авалона король Артур? Огер Датчанин? Барбаросса, явившийся из Киффхаузена? Вечный Жид? Странник?