Башня Королевской Дочери

При этих словах по спине Маррона пробежал холодок. Нахлынули воспоминания. Он уже был в битве, он опозорил и себя, и свой клинок...

- Сьер Антон, я... простите меня... но я предпочел бы не попадать в бой.

Меч упал на пол, и Маррон не глядя потянулся за ножнами.

- Почему?

Крики ребенка заглушали все вокруг. Маррон яростно потряс головой, безуспешно пытаясь заглушить их.

- Работа, которую нас заставляют делать, не стоит того, - резко произнес юноша с горечью в голосе.

- Работа?.. Подними меч и отдохни, Маррон. Вот так, правильно, положи его на сундук и садись. - Сьер Антон первым уселся на меха, покрывавшие постель, и похлопал по одеялу рядом с собой. - Иди сюда.

Маррон неохотно повиновался. Он запустил пальцы в пропотевшую шевелюру и закрыл ладонями глаза, пытаясь прогнать проносившиеся в голове видения.

- Так, а теперь расскажи, что за работу вас заставили делать.

Сьер Антон терпеливо дождался рассказа Маррона и молча выслушал историю о деревне еретиков, о призывах фра Пиета, о сумасшедшей бойне на солнцепеке. Маррон не утаил ничего: ни того, как впервые использовал дядин меч - старая женщина бежала, спотыкаясь, прочь, а меч косо вошел ей в спину, - ни последнего эпизода - как он окровавленными руками вырвал младенца из рук мертвого отца и взмахнул маленьким тельцем, словно играя с ним. Вот только конец у игры вышел слишком страшный. А потом юноша неловко рассказал о том, как преследовали его во сне и наяву воспоминания о содеянном; как ему виделась ржавчина на дядином мече, как слышался крик ребенка - слышался в свисте ветра и в тишине, в пении и криках, а иногда даже в песнопениях монахов во время службы.

Выслушав рассказ, сьер Антон помолчал какое-то время. Маррону показалось, что рыцарь едва сдерживает отвращение, и это ничуть не удивило юношу.

Однако в конце концов рыцарь положил руку ему на плечо и крепко стиснул его, чего не делал на протяжении всего долгого урока.

- Ты рассказывал это своему исповеднику? - спросил он.

Неужели он не слушал, неужели не понял?

- Он там был.

Потому это все и случилось...

- Я имею в виду... Впрочем, нет. Дурацкий вопрос, извини. Знаешь, Маррон, в мире случается многое, и помешать этому не в твоей власти. Иногда ты не можешь не участвовать в событиях, иногда они происходят с тобой, иногда ты их приносишь. Здесь, в Чужеземье, это случается особенно часто. Здесь мы ближе к Господнему оку, и это не всегда благо. Гнев Господень касается нас не реже, чем Его мир; и он может вызвать безумие - на время. Недолгое молчание, чуть слышный вздох...

- Когда мне было четырнадцать лет, мой отец приказал повесить целую семью. Это были крестьяне-катари, они жили в нашем поместье и не желали верить в Господа. Таких бывает по нескольку сот в каждом поместье. Помилование, дарованное им Конклавом, защищает их, но не их святилища. Такое святилище было в той деревне, но мой дед не трогал его, говорил, что так катари будут послушнее. Потом дед умер, и мой отец, куда более ревностный в вере, святилище разрушил.

В деревне жила старинная и почтенная семья - если допустить, что почтенность и бедность могут жить вместе. Той же ночью мальчишка из этой семьи прокрался в усадьбу и поджег нашу часовню. То ли ради мести, то ли ради справедливости. Он стоял в отблесках огня и проклинал нас, пока один из стражников не застрелил его. Отец был очень зол на стражника - наверное, он хотел предать язычника медленной смерти, чтобы умилостивить Господа. Тело он приказал швырнуть в огонь, а на следующее утро повел нас в деревню - меня, моего брата и дюжину человек, взятых на всякий случай. Вся семья была повешена. Все девятеро, от старого деда до младенца.

Рука рыцаря все еще лежала на плече Маррона, но хватка ослабла. Маррон чуть шевельнулся и произнес:

- Прошу прощения, сьер, но это совсем другое. Ваш отец заставил вас смотреть, но я-то сделал это своими руками...

- Маррон, я же сказал, отец приказал повесить их. Приказал нам, мне и моему брату, а сам только смотрел. Мы нашли дерево; у нас была всего одна веревка. Я завязывал петлю на шее жертвы, а потом мой брат помогал вздергивать ее. Самые легкие, старики и дети, умирали ужасно долго. А я должен был решать, в каком порядке они умрут, - это право даровал мне отец. Мне было всего четырнадцать, а брату - двенадцать. Я решил, что последней умрет мать, умрет после того, как увидит смерть всех своих детей. У меня не было даже того оправдания, что есть у тебя, - горячки боя. Я знал это состояние, знал, что в бою забываешь о разуме и о жалости, но в тот день я действовал спокойно и расчетливо. Мой отец отдал приказ, но я не обязан был повиноваться. Такие вещи случаются - больше мы не знаем о них ничего. Позже мы сожалеем о них, но знаем, что такова была судьба, или воля Господня, или еще что-нибудь, называй как знаешь.

На этот раз надолго замолк Маррон. Он почувствовал успокоение и был очень благодарен рыцарю, но не знал, как это выразить.