Башни земли Ад

Твои земли, драгоценный брат мой, не сочти за грубость, не простираются вдаль от столицы и на день пути. Я слышал о тех временах, когда империя была столь велика, что море, по которому не так давно плыл наш флот, было ее внутренним морем, а теперь все по-иному. А изменилось это не потому, что сабли врага острее или кони быстрее, чем у тебя, а потому, что слуги твои имеют слишком много, и многое боятся утратить. Страх порождает глупость, а глупость отнимает все: земли, богатства, славу и самое жизнь.

Твои слуги ничтожны, из каких бы славных и родовитых семей они ни происходили. Если устрашает их моя немилость, как гостя и друга твоего, то как бы дрожали они, когда б я пришел как враг. У них много золота, у моих же нукеров его почти нет. Разве только насечка на клинках и доспехах. Я сам… Разве видел ты меня когда-нибудь, изукрашенного златом и каменьями, точно женщина? Я ношу лишь эти перстни, но каждый из них — знак моей власти. Вот этот — над Самаркандом, этот — над Исфаханом. Лишь один перстень, этот, с красным яркоцветным камнем, достался мне по наследству, и только им я и впрямь дорожу. Рассказывают, что он принадлежал моему отцу, но перед самым рождением моим из кольца исчез рубин. Когда же я родился на свет, оказалось, что камень зажат у меня в кулаке. Это было сочтено благоприятным предзнаменованием.

Воистину, нет силы, которая остановила бы меня в достижении цели. — Тамерлан зыркнул исподлобья на Хасана Галаади. — Переведи все в точности. Я желаю, чтобы император до последнего слова понял, что я ему сказал. Пусть запомнит: счастье слуги — это милость господина.

Дервиш склонил голову, давая понять, что вполне уразумел слова Повелителя Счастливых Созвездий.

— Хотелось бы только знать, — поднимая на толмача печальный взгляд, чуть заметно усмехнулся Мануил, — о ком сейчас говорил Великий амир, о слугах моих или обо мне самом.

— Мне перевести это? — спросил Хасан.

— Пожалуй, не стоит. Скажи моему венценосному брату, что я от всей души благодарен ему за совет. А тебе, дервиш, — за спасение. Хотя мне все больше кажется, что нож убийцы стал бы лучшим для меня исходом.

— Это не так, — кланяясь, тихо проговорил Хасан.

— Я жду, — недовольно прикрикнул Тимур. — Переводи.

— Император говорит, что ваша мудрость безгранична и может соперничать лишь с вашей храбростью. И он еще раз поблагодарил меня за спасение.

— Все это лишь слова, — отмахнулся Великий амир. — Мы воздали хвалу Всевышнему, теперь следует заняться делами земными. Если мы в скорейшем времени не обрушимся на Венецию, все эти разжиревшие на аравийских богатствах торгаши возомнят, что напугали меня.

— Если государю, как и прежде, угодно выслушать мои слова, я скажу, что думаю о войне с Венецией.

— Говори, — милостиво позволил Тамерлан. — Быть может, ты и упрямец, какого не сыскать в моих землях, но иногда в твою голову приходят умные мысли.

— Так ли уж плохо, если венецианский дож и его совет уверятся в своих силах, в том, что испугали тебя? У них недостаточно войск, чтобы первыми нанести удар, а долгое ожидание и пустая уверенность неминуемо заставят торговцев ослабить бдительность. Это будет самое лучшее время для нападения.

— Ты говоришь верно, Хасан Галаади. Столь верно, что, не будь ты дервишем, посвятившим жизнь божественному знанию, я бы с легким сердцем доверил тебе один из туменов. Но твоя правота — чушь. Мне не нужно ждать, пока Венеция вздумает ослабить бдительность. Все, что может выставить эта республика — двадцать тысяч пехотинцев, две тысячи конных латников и три тысячи легкой кавалерии на манер османской, ее именуют стратиотами. Для тех мест подобная армия весьма значительна. Скажем, Флоренция, которая также почитается одной из сильнейших, может выставить не более десяти тысяч пехотинцев. И всего лишь около полутора тысяч всадников.

С таким войском моя армия справится вне зависимости от того, будет ли враг бдителен, или же решит заснуть в самый неподходящий момент. Да, в первом случае победа обойдется дороже. Но это не имеет значения. Значение имеет другое: когда знаменитые венецианские каналы потекут кровью, а не водой, прочие христианские земли содрогнутся, и правители их трижды подумают, обнажать ли меч против меня.

Так-то, Хасан Галаади. Но полно, мой венценосный собрат жаждет узнать суть моих слов. Скажи ему, что нам следует сегодня же обсудить поход на Венецию.

— Непременно, — выслушав слова перевода, кивнул император. — С тобой же, почтенный дервиш, я бы тоже с радостью обсудил… — он помедлил мгновение, подыскивая нужное слов, — многое.

Хасан поклонился:

— Буду счастлив приобщиться к твоей мудрости… как только появится подходящая возможность.