Башни земли Ад

У высокого частокола, окружавшего постоялый двор, прислонясь спинами к толстым бревнам ограды, храпя на разные лады, спали воины со значками герцога бургундского на коттах. Балтасар тряхнул головой, чтобы вытрясти из нее остатки дремоты.

— Антонио! — крикнул смиренный пастырь. — Дьяволово гузно, что здесь делают все эти ублюдочные выродки?

Престарелый слуга, еще в годы учения Балтасара в Болонском университете приставленный маменькой следить за нравственностью беспутного чада, тихо вошел в спальню и с укором поглядел на господина:

— Быть может, ваше высокопреосвященство соблаговолит одеться? Вы же совсем голый.

— И что с того? Таким меня сотворил Господь. И надо сказать, — он слегка напряг мускулы, и те шарами прокатились под его смуглой кожей, — хорошо сотворил. — Граф Косса осенил себя крестом и потребовал: — Ладно, давай, где там моя сбруя? Среди этих храпящих сволочей нет ни одной хорошенькой девушки. А прочий чертов сброд недостоин созерцать меня во всем великолепии. Но ты не ответил, Антонио, что эта дрыхнущая банда делает во дворе перед моими окнами, и почему она мешает мне наслаждаться пением утренних птиц.

— Должно быть, ваше высокопреосвященство запамятовали, вчера, ближе к ночи, сюда приехали некие господа в сопровождении молодого хозяина этих мест.

— И что с того?

— Сначала вы играли с ними в карты, потом изволили сразиться на мечах. А далее, когда пришло известие, что за этими господами прибыл отряд герцога Бургундского, вы повелели людям его светлости ждать у забора и не тревожить вас, а заодно и этих сеньоров, ибо вы заняты важнейшим теософским диспутом, и всякий, кто осмелится помешать ему, будет предан анафеме.

— А, да, припоминаю. Этот, с которым я дрался, черт меня раздери, если я помню его имя, в высшей мере достойный человек. — Кардинал продел голову в горловину рубахи. — Он так же ловко владеет клинком, как жульничает в карты. Надо будет потребовать от него под страхом отлучения от церкви обучить меня этим проклятым трюкам. Как это он так раздал? Я следил за его руками похлеще, чем ты за мной в пасхальную неделю.

— Смею напомнить вашему высокопреосвященству, что сьер де Камварон, с которым вчера вы имели неосторожность играть, — посланец пресвитера Иоанна — святейшего императора Востока, и, стало быть, вы не в силах отлучить его от церкви.

— Что ж, досадно. Быть может, мой дорогой Антонио, ты напомнишь мне еще что-нибудь важное, что я забыл?

— Непременно. Ваше высокопреосвященство помнит, что вы затеяли начать войну против Тамерлана и Баязида?

— Вот как? Зачем мне это было нужно? — Кардинал задумался. — А, ну да, конечно. Они типичные порождения адской бездны. Особенно этот, Тамерлан. Говорят, он родился с железными зубами, весь седой, а в кулаке сжимал затвердевшую каплю горячей крови… Значит, я решил объявить им войну. — Балтасар почесал тонзуру и водрузил на нее алую камилавку. — По-моему, весьма богоугодное дело. Надо будет отписать об этом знаменательном решении его святейшеству, Папе Бонифацию IX.

— Но это же безумие, ваше высокопреосвященство, — с тихой печалью в голосе проговорил слуга.

Благодушное настроение как ветром сдуло с лица кардинала.

— Безумие — предполагать, что я безумен. Этот сьер прав. Если мы не остановим Железного Хромца сегодня, завтра он всех задавит поодиночке. Недавно я слышал от аббата Вермини из Венеции, что Тамерлан складывает настоящие горы из отсеченных голов возле стен захваченных им городов. И заметь, с начала своего похода и до недавних дней этот душегуб шел по землям, населенным единоверцами. Резонно предположить, что к христианам его отношение будет еще более жестоким. Хотя куда уже более. Знаменщик Антихриста ведет кровавую армию тартарейцев на мир, осиянный благостью Спасителя. Ополчимся ли мы против него или же склоним выю, дабы стать еще одной ступенькой у трона врага рода человеческого?! — Балтасар замолк, гневно взирая на замершего слугу.

— Я лишь… Это слишком опасно… — сжавшись, начал оправдываться тот.

— Примерно так я скажу в сегодняшней проповеди. — Кардинал удовлетворенно потер руки. — Раз уж я — командующий армией и флотом его святейшества, папы Бонифация, то, значит, я стану во главе христианского войска.

— Но вряд ли его святейшество решится поддержать столь дерзкий план.

— Кто, Пьетро? Пьетро Томачелли? Этот огрызок не смел молвить и слова поперек моего еще в годы учебы в Болонье. А сейчас без моего совета он и рта на собственной роже не найдет. Куда он денется? Поддержит.

А тот, кто поведет воинство Христово на порождение Антихриста, как Бог свят, будет признан следующим Папой. И заметь, мой дорогой Антонио, тогда уже ни в Авиньоне, ни где-либо еще, ни один епископ, ни один аббат, ни один монах, черти бы их всех разодрали, не посмеет раззявить пасть, чтобы молвить слово против. Ergo sum, борясь с врагами нашей веры, угрожающими извне, я также сражаюсь и с расколом церкви. Все разногласия должны утихнуть, и распри смолкнуть пред общим врагом. Разве я не прав, Антонио?

— Ваша мудрость общеизвестна, монсеньор.