Башни Заката

– Конечно, ты не можешь ответить. Это был нечестный вопрос, – маршал продолжает смотреть на кружащийся за стенами цитадели снег. – А он... я могу лишь надеяться, что он найдет свое место в жизни... хотя бы со временем.

И снова ее неподвижный взгляд останавливается на падающем снеге. Страж уже ушла, а маршал смотрит и смотрит на то, как темный покров наступающей ночи устилает камни парапетов поверх снежного покрывала.

XXXIII

Незадолго до сумерек, в последних золотистых лучах солнца, кучка людей толпится на мощеной площади вокруг трех повозок. На одной из них, окрашенной в зеленый цвет, установлена жаровня. Снимая с решетки прожаренное мясо, женщина ловко заворачивает его в тонкую лепешку и подает ближайшему бородачу. Проделав ту же процедуру со следующим покупателем, она добавляет на решетку еще пару кусков дичи.

Запах жареной птицы щекочет ноздри. У Креслина текут слюнки. У него не было во рту ни крошки с самого завтрака, а с тех пор он оставил за спиной много-много кай.

Подойдя к зеленой повозке, юноша становится в очередь позади полного мужчины в зеленых брюках и такой же тунике без рукавов, надетой не поверх рубахи, а прямо на голое тело.

– Пирог с дичиной! – доносятся до слуха Креслина слова покупателя.

– Два медяка.

Две монетки перепархивают из рук в руки. Между торговкой и толстяком перед Креслином стоят еще две молодые женщины.

«...отец считает, что он слишком прямодушный...»

«Ха. Тебе стоило бы увидеть его на улице Винден, а то спросить, почему Рива ушла жить в Хрисбраг, к своим тетушке и дядюшке...»

«...думать плохо о кадете из Белой стражи... Ты, должно быть, шутишь...»

– А баранина у тебя есть?

– Есть. Пирог будет стоить три медяка. А что тебе, почтеннейший? – вопрос обращен к мужчине, стоящему перед Креслином.

– Два с курицей, – толстяк слегка сторонится.

– Ну а тебе, серебряная головушка? – по годам женщина, наверное, ровесница Эмрис, но, в отличие от грозной воительницы, от нее так и веет добродушием, а мешковатая туника не может скрыть излишнюю полноту.

– Один с дичью, – Креслин протягивает медяки.

– О, монетки-то кертанские.

– А что, они не годятся?

– Ну, это вряд ли. Годятся, просто нечасто попадаются, – она улыбается, снимает со своей решетки пару прожаренных кусков и быстро заворачивает в тонкие лепешки, выложенные стопкой на блюдо рядом с жаровней. – Вот, прошу. Один с птицей, один с бараниной.

Две девушки, не оглядываясь, направляются к каменной скамье.

«...ох, отец и разозлится. Так поздно...»

«...да пусть он...»

На траве позади скамейки, куда уселись девушки, останавливаются трое бородатых мужчин с флягами в руках в одинаковых зелено-красных просторных накидках.

Тринадцатый день говорили, что мертв, но он из мертвых восстал,
И путь капитан ему преградил, но голову лишь потерял!

Неистов моряк, он морю под стать,
Но за пояс заткнет и его
Девчонка одна, Мари ее звать,
Вот песенка про кого!..

За все время пребывания в городе Креслин впервые слышит песню, а потому непроизвольно оглядывается. В очереди, во всяком случае на данный момент, он последний. Около других повозок народу нет, и чем торгуют с них – ему не видно.

– А вот и два с курицей.

Получив пару лепешек с горячей начинкой, толстяк вперевалку направляется к скамье – справа от той, которую заняли девушки. На ней, с самого краю, уже сидит пожилой мужчина в тускло-коричневом одеянии и посохом в руке. Все его внимание сосредоточено на паре голубей, копошащихся под скамейкой в поисках крошек.

– Эй, серебряная головушка!

Креслин вскидывает глаза на торговку:

– Прошу прощения, – он принимает теплую на ощупь лепешку.

– Чужестранец, а?

– Что, заметно? – со смехом откликается он.

– Ну и как тебе Фэрхэвен?

– Похоже, его не зря называют Белым Городом. Тут очень чисто, да и люд здешний, как поглядеть, весьма доволен жизнью.

Снова доносится та же песня: поют громко, но совершенно не в лад:

...И этак дунул, наконец, что мачту уронил,
Но сам поднялся и венец префекта прихватил!
Э-э-эх! Неистов моряк, он морю под стать,
Но за пояс заткнет и его
Девчонка одна, Мари ее звать,
Вот песенка про кого!
Э-э-эх!

Креслин сморщился от резкого, громкого свиста.

– Что это?

– Стражи порядка свистят, вот что. Постой лучше здесь маленько, а? На вот, хлебни, – торговка протягивает ему флягу.

Свист снова режет его слух.

– А можно спросить, почему? – Креслин озирается по сторонам, и обнаруживает, что никто, кроме него, похоже, вовсе не обращает внимания на шум. Девушки продолжают беседовать, старик таращится на голубей. Креслин снова поднимает взгляд на торговку.

– Да вот, распелись бедолаги... – голос женщины настолько тих, что он едва различает слова.

Свист повторяется.

– Прекратить шум!