Башни до неба

– Не так, не так! – Он с отчаянием смотрел на меня, будто я был его защитником. – Вы знаете, правда? Вы знаете!

– Не знаю, Томас, – возразил я. – Но очень хочу узнать.

– Я ничего не сделал, ничего плохого, правда.

– А женские волосы? А окровавленное бельё? Женские ботинки? Откуда они взялись в твоём тайнике?

– Говорю вам, я никогда прежде в глаза его не видел...

Я дал знак палачу.

– ...а мальчишка какой-то, говорит, якобы, дама ждёт, потому что...

Палач поднёс горящую свечу к стопе Неймана, и последние слова художника превратились в вой. Всё его тело скрючивалось и выпрямлялось, но лишь настолько, насколько позволяли оковы. Он не мог двигать ногами, только поворачивать лодыжки и отчаянно сжимать пальцы, что, однако, ничем не мешало палачу.

– Ты должен говорить правду, Томас! – Загремел я. Я почувствовал запах жареного мяса и дал знак палачу, чтобы тот отошёл. Нейман обмяк и заплакал. – Томас, говори правду, – сказал я, на этот раз тихо, хоть и решительно, – а я не позволю больше тебя мучить. Но ты не должен лгать. Если ты будешь лгать, они сожгут тебе и вторую ногу.

Я взял флакончик мази от ожогов и аккуратно нанёс мазь на поражённую кожу. Художник сначала, не зная, что я делаю, раскричался, но потом, должно быть, почувствовал облегчение.

– Благослови вас Бог, благослови вас Бог...

– Томас, я задам тебе ещё раз тот же вопрос. Знаешь ли ты что-нибудь о смерти этих девушек, чего не знает никто другой? Ты убил их или помогал убийце? Или...

– Перерыв! – Крикнул Кнотте и стукнул кулаком по столу. – Мне нужно посрать. Морди, за мной!

Я был в ярости. По-настоящему. Я находился на той стадии допроса, на которой нельзя никоим образом вмешиваться, чтобы не спугнуть обвиняемого. Кто знает, возможно, осталось слово, два или три перед его искренней исповедью. И тут придурку Кнотте приспичило облегчиться. «Не хрен было столько жрать!» – Мысленно рявкнул я, когда послушно выходил с ним в коридор.

В коридоре, однако, оказалось, что мастер Альберт вовсе не собирается идти в туалет. Он схватил меня за воротник и приблизил ко мне искажённое яростью лицо.

– Ты что делаешь, парень?!

Честно говоря, я не понял вопроса, поскольку я действовал в соответствии с выученными принципами и считал, что пока справляюсь неплохо.

– Почему ты задаёшь такие идиотские вопросы, Морди? Ведь не было никаких сообщников. Нейман сам заманивал их в укромные места и убивал.

Я мог промолчать, но не удержался. Этот тезис показался мне настолько нелепым, что я попросту не мог не протестовать.

– Нейман? Тем огромным топором? Да он бы его даже не поднял.

– Верно подмечено. – Кнотте меня отпустил. Как ни странно, он вовсе не рассердился и не обиделся. – Разве ты не слышал, парень, о людях, которые в припадке бешенства приобретают сверхъестественную силу? Они могут разрывать толстые верёвки, швырять здоровых мужиков, словно груши, или убить одним ударом кулака?

Надо признать, что мастер Альберт нашёл неплохой аргумент. Однако я смешался лишь на миг.

– В поступках Мясника я вижу расчёт. Он заманивал этих девушек в конкретные места и там убивал. Вдобавок он достаточно владел собой, чтобы забирать трофеи. Сумасшедший убивал бы безрассудно, в приступе временного безумия...

– Так ты со мной не согласен? – В голосе Кнотте зазвучала враждебность.

– Я бы не осмелился, мастер, противопоставлять свой мизерный опыт вашим огромным практическим и теоретическим знаниям, – ответил я быстро. – Я лишь позволяю себе высказать сомнения, чтобы на этой основе научиться от вас правильно рассуждать. В конце концов, ум закаляется в огне дискуссии... – добавил я.

Лицо Кнотте прояснилось.

– Закалка несуществующего невозможна, – буркнул он.

«О да, именно так», мысленно ответил я ему. «Потому что у тебя, мерзкий жирный ублюдок, вместо мозга что-то очень коричневое, очень вязкое и очень вонючее. И Бог мне свидетель, что настанут времена, когда я скажу тебе это прямо в глаза и рассмеюсь, видя, что ты ничего не можешь мне сделать. А если ты поднимешь на меня руку, я тебе её сломаю».

– Если бы безумие подчинялось научному анализу, оно не было бы безумием, ты так не считаешь? – спросил он. – В безумии самым важным является фактор хаоса, приводящий к тому, что мы не знаем, чего ожидать от человека, впавшего в бешенство. И что сумасшедший может сделать такие вещи, которые человек в здравом уме не в состоянии никоим образом предсказать. Безумие не подчиняется нормам и правилам, поскольку по самой своей сути является отрицанием естественного порядка. И потому попытки предсказать поведение безумцев заранее обречены на провал. – Он испытующе посмотрел на меня. – Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Конечно, мастер, теперь понимаю, – ответил я покладисто. – Покорно благодарю, что изволили предоставить мне эти объяснения.

– Ну! – Кнотте кивнул головой, словно не ожидал от меня другого ответа.

«Я вижу ясно, как на ладони, что ты дурак», мысленно добавил я. «Дурак, который пытается в ручье многословных формулировок скрыть непонимание того, что здесь на самом деле происходит».