Башмаки на флагах

Ута смотрела на госпожу с испугом и не двигалась с места.

– Да не бойся ты, дура, он не проснется. И притри за ним, лавку помой, а потом, как задушишь, скажи Игнатию, чтобы выбросил мертвого там, где по вечеру его подобрали.

Агнес договорила и посмотрела на служанку, ожидая ее ответа. Смотрела пристально. И от взгляда этого крепкие ноги Уты едва не подкосились, и она только и смогла ответить голосом, хриплым от комка в горле:

– Как прикажете, госпожа.

Агнес же встала и отправилась к себе; прошла мимо Уты, улыбаясь своим мыслям и на ходу принимая тот вид, что Богом ей был дан. На пирожника, что валялся на лавке, обмочившийся, даже не взглянула на прощание. А служанка проводила ее взглядом и на ватных ногах пошла за подушкой. Боялась ослушания: не приведи Господи осерчает госпожа.

Глава 30

Перед тем как выехать, звал кавалер к себе лекарей. Два ученых мужа, каждый при ученике, стоили ему по двадцать две монеты в месяц каждый. Волков едва не поперхнулся, когда их цену услышал, но Бертье уверял, что полковых лекарей дешевле найти невозможно, и пришлось ему поверить. Вот теперь полковник хотел поглядеть на тех, чей заработок равен заработку ротмистра, и пригласил лекарей к себе. И те явились.

Были они горды званием своим и совсем не думали, что какой-то солдафон станет их проверять. А солдафон возьми их и попроси:

– А покажите мне свой инструмент, господа врачи.

И, несмотря на удивление, отправился в их палатку, стал в их ящиках копаться. А при нем его молодой монах умный, для которого секретов в ремесле нет. Да и сам полковник знал, опять на удивление ученых господ, какие щипцы для чего и какая игла что зашивает. Полковник спрашивал у монаха:

– А эти щипцы – кости сломанные править?

– Именно, – отвечал брат Ипполит.

– А эти? Доставать из раны пули или наконечники?

– Именно, господин.

– А эта пила?..

– Отсекать невосполнимые члены, господин, – говорил монах.

Лекари молча глядели на то, как полковник копается в их ящиках. Такое на их памяти было впервые.

Поглядев на ящики, Волков остался недоволен. Инструмент не был так чист, как у брата Ипполита. У того все всегда содержалось в идеальной чистоте. И спросил:

– А чем, к примеру, господа, вы будете раны лечить глубокие от пуль или болтов арбалетных?

– Медицинская наука пока иного средства не знает, как заливание горячего масла внутрь через специальную воронку и зашивание раны льняной нитью, вымоченной в соли, – важно отвечал старший по возрасту лекарь.

Волков взглянул на брата Ипполита: прав лекарь?

– Достаточно будет масла теплого, хотя все до сих пор льют в раны горячее, – тихо отвечал монах.

Оба врача переглянулись, на лицах их едва не усмешка читалась, ведь любой из них монаху в отцы годился, а он их знания под сомнение ставил. Но Волкова их усмешки не волновали.

– Господа лекари, монах этот лечил меня многократно и вылечивал самые тяжкие мои раны. Посему будет он в моем войске старшим лекарем, а вы станете его слушаться, – сказал он тоном таким, какому перечить не всякий взялся бы.

Врачи лишь поклонились, соглашаясь. Как тут перечить, если жалованье тебе назначено двадцать две монеты в месяц.

– А пока идите и осмотрите на предмет хворей всех девок и маркитанток, что с нами пойдут; больных мне в войске не надобно, гоните их.

Казалось бы, что за дело ему до лекарей. Сказано в контракте иметь двух лекарей, он и нашел их, хорошие, плохие – какая ему разница. Что ему за дело до распутных баб, есть ли среди них чахоточные или чесоточные; до опрятности торговок, до чистоты котлов, до свежести мяса, до близости воды для питья и мытья, до нужников солдатских. Контракт выполнил, и ладно. Но дело ему было. По опыту, по своему двадцатилетнему опыту Волков знал, что все это влияет на силу войска. Он не раз чувствовал на себе и приязнь, и равнодушие командира, по себе знал, за какого командира солдаты будут драться, а от какого разбегутся при первой возможности. И еще ему очень хотелось, чтобы войско его было не хуже, чем войска других полковников, которые придут на смотр в Нойнсбург. Потому и занимался он тем, чем полковнику заниматься не пристало.

Как обычно, уехать в запланированный день кавалер не смог. Пришлось заняться покупкой сменной шестерки коней для полукартауны. Почему самому? Почему Брюнхвальд с Пруффом не смогли это сделать? Да потому что купчишки местные совсем обнаглели. От злобы на кавалера стали просить за коней вдвое против обычного и не расписки, а серебро. Ситуацию еще ухудшало то, что купеческие сволочи денно и нощно торчали на дороге у выезда из лагеря, и как только кто-то из старших офицеров показывался, так кидались к нему и начинали размахивать пачками векселей и расписок, требуя серебра или хотя бы ответа, когда серебро будет. И еще они же других купчишек, тех, кто по разумению своему не брал бумаги от фон Эшбахта, отпугивали и не дозволяли им возить всякое нужное в лагерь. Но серебро было сильнее этих крикунов, и все, что нужно, включая шесть сильных меринов, в лагере появлялось.