Башмаки на флагах

Его люди не давали врагу даже попытаться охватить сбившуюся в кучу вторую роту «крыльями». В основном хамы старались навалиться на правый фланг Рене. Но как только мужики пытались использовать свое численное преимущество на полную, как только офицеры противника строили на песке группу для охвата второй роты с фланга, тут же из леса выезжал Роха, сам израненный и на израненной лошади, с четырьмя десятками черных от пороховой копоти мушкетеров с ротмистром Вилли. Всего одним залпом с пятнадцати, с двадцати шагов они валили десяток храбрых мужиков на прибрежный песок. Не меньше трех десятков хамов уже валялись на берегу, кто мертвый, а кто еще живой. А стрелки, заряжаясь на ходу, уходили в лес, чтобы там огнем поддерживать то, что осталось от второй роты.

Волков, как только взглянул издали на ту кутерьму, что творилась у реки и в пролеске, сразу понял: Рене и его офицерам далеко до того порядка, в котором сражалась рота Брюнхвальда. Кавалер дал шпоры коню и рысью направился к реке, он собирался помочь роте, собирался сам встать в строй, чтобы люди, видя его, смогли достоять до сумерек. Он был уверен, что его появление, его красивое знамя, которое нес Максимилиан, приободрит вторую роту.

Так бы все и случилось, но когда они съехали с дороги к броду, когда уже собирался повернуть Волков к роте Рене, он вдруг случайно глянул на тот берег реки. Первым делом увидел кавалер группу конных людей, численностью не меньше дюжины. Сомнений не оставалось: то были командиры мужиков. И среди них выделялся один человек – сидел он на гнедом большом и сильном коне, через кирасу его шла белая генеральская банда-перевязь от левого плеча к правому бедру, были у него рыжая окладистая борода и большой берет. Еще один всадник что-то говорил ему, указывая на берег, а может, и на самого Волкова рукой, а тот, что в генеральской перевязи, кивал, соглашаясь.

«А, так это ты… Ты и есть тот железнорукий? Тот, что встал на сторону взбесившихся хамов, на сторону еретиков, тот, что дерзил императору?»

На секунду кавалеру показалось, что их взгляды встретились. Нет, не показалось: бородатый генерал смотрел прямо на Волкова. Не мог генерал не видеть трех всадников под прекрасным бело-голубым флагом.

Играть с врагом в гляделки долго у кавалера не вышло. От того, что он увидал дальше, сердце его похолодело. На том берегу, чуть ниже холма, на котором находился генерал и его свита, появилась колонна солдат. А перед солдатами ехал офицер на коне, за ним знаменосец с поганым флагом. Флаги у мужичья и вправду были погаными: серые, словно замызганные. Ни один честный человек себе бы такого цвета не выбрал. Одно слово – холопы, глупцы. Шли мужики с барабаном, бодро спускались к броду, к переправе. А генерал с холма махал им рукой левой, наверное железной, те радостно приветствовали его криками, разобрать которые Волков не мог из-за шлема и подшлемника.

Максимилиан, словно праздный юнец, не понимающий, что происходит, вдруг стал смеяться:

– Увалень, погляди на флаг хамов!

– Тряпка, – насмешливо констатировал Александр Гроссшвулле. Еще один болван, не видящий страшной опасности.

Да, флаг у мужиков был ужасен: какого-то даже не серого, а бурого цвета, словно грязный, с черным растоптанным башмаком, а у башмака того, как будто в пику всему хорошему, еще и шнурок не завязан, так и тянется на весь стяг. Мерзкий флаг неправильных людей, вздумавших презреть законы божьи.

Но к дьяволу, к дьяволу их флаг, Волков сразу отвел взгляд от тряпки. Колонна солдат во главе с бравым командиром начала спускаться к воде, к броду. Выйди они на этот берег, доберись они сюда… то, что бы они ни сделали, что бы ни предприняли – повернули бы направо к роте Рене или поднялись бы к дороге, выходя в тыл Брюнхвальду, – дело оказалось бы решено.

– Это разгром, – тихо произнес кавалер, видя, как бравый офицер врага, не слезая с коня, въехал в воду. За ним последовали два сержанта, а за ними и первый солдат. И второй, и другие солдаты. Хоть это и мужики, но при доспехе, при хорошем железе все.

Разгром. Да, похоже, дело к тому и шло: до заката еще полчаса или час, не меньше, а они переправятся минут за десять-пятнадцать, вылезут, построятся… И остается только гадать, кому ударят в тыл.

«И будут руки тебе целовать и серебро нести, пока ты побеждаешь», – сами собой всплыли в сознании кавалера слова старого епископа.

«А как перестану побеждать, что случится? Вот-вот… Сейчас эти сильные мужики перейдут вброд реку, выйдут на песок и прямо тут начнут строиться. И, построившись, одним ударом, наплевав на потери от выстрелов Рохи, сомнут роту Рене, разгонят ее, растопчут и быстро пойдут наверх, ударят в спину Брюнхвальду и, разогнав и перерезав его людей, уже почти в темноте направятся по дороге к обозу. Обозу, который мне приказано охранять».

– Это разгром, – опять повторил кавалер, глядя, как офицер противника уже добрался до середины реки. Как его сильный конь, преодолевая течение, несет седока сюда, прямо к нему, к Волкову.