Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

— Камни красивые всем любы. Но, думаю я, больше всего он о семье своей волнуется.

— О семье да о детях все волнуются, — отвечал Волков небрежно, сразу откидывая эту мысль. — Что ж мне, в полон его детей брать? Ещё что ему не скучно?

— Говорю же, не знаю я, — отвечал Вальдсдорф, — дружбу с ним не водил. Говорю же, семья и фамилия для него на первом месте, слышал я, что когда его вторая дочь овдовела этой весной, так он все дела бросил и уехал к ней в поместье на две недели.

— Вот как? А вы же с ним дружбу не водите, откуда знаете?

— Так о том вся земля говорила, приходилось ему нарочных слать, чтобы он бумаги подписал.

— Дочь овдовела? — тут Волков задумался. — А сколько ей лет, как звать, много ли детей, не хвора ли?

— Сколько лет? — советник пожал плечами. — То не ведаю. Но не стара точно. Детей не знаю сколько. А как звать, так тем более не знаю.

— Так выясните всё, и про эту дочь, и про других его детей, и пришлите мне весточку, — Волков повернулся и негромко произнес в темноту. — Максимилиан.

Из тьмы вышел прапорщик и, как будто заранее знал, что нужно, протянул генералу тяжёлый мешок. Волков взял мешок. Тысяча талеров. Огромные деньги. А что делать? Ему нужен был этот толстяк. Может, этот толстый и умный человек для кавалера сейчас важнее самого ценного для войска офицера.

— Вот, — он протянул мешок Вальдсдорфу.

— Один мешок? — разочарованно спросил тот.

«А он жаден. Впрочем, не будь он жаден, так не стал бы рисковать, дело-то для него может и плахой кончиться».

— Узнайте мне о семье Райхерда всё, что сможете, и если я подпишу с кантоном мир, то получите ещё мешок.

Он вернулся в лагерь скорее в хорошем расположении духа. И в том виною была добрая весть о кончине ненавистного графа. Да, на Агнес можно было положиться. Уж если за что бралась эта хрупкая дева, так всё делала. Но ему нужны были подробности, о которых Вальдсдорф не знал. Но это было не к спеху, до начала переговоров оставалось два дня, а у него не было при себе юристов. Крючкотворы, так презираемые им в молодости, теперь становились людьми необходимыми. Он велел позвать к себе капитана Мильке. Тот явился удивлённый и заспанный. Зато пришёл быстро.

— Капитан, думал, управлюсь сам, так передумал, езжайте во Фринланд, в Лейдениц, привезите мне наипервейшего юриста… Нет, лучше двух, от горцев приедут крючкотворы, и мне без таких же никак. А ещё дайте весточку в Эшбахт через сержанта Жанзуана, пусть сюда ко мне явится отец Семион. Он человек, вино любящий, но редкой изворотливости ума, может тут мне пригодиться. Также купите самого дорого вина, что только сыщете, две бочки. И всяких съестных диковин.

— Сейчас ехать? — удивлялся капитан.

— Сейчас, друг мой, сейчас, время не терпит. Вы в один конец плыть будете до следующей ночи.

— Это если сразу, немедля, найду лодку с гребцами, — заметил Мильке, уходя.

А Волков завалился на кровать. Но сразу не заснул, стал думать о будущих переговорах. Конечно, он не знал, кто на них приедет, конечно, он не знал, с чего они начнут. Но теперь у него из мути и тумана хотя бы стали прорисовываться контуры дела. Ландаман Райхерд — возможно, его дочь — мир. Да, как-то так, как-то так.

А лагерь окреп. Да, теперь он больше походил на земляную крепость. Валы, рвы, рогатки, частокол. Удобные насыпи для пушек, которые могли теперь вести огонь в любом направлении. Шуберт и Пруфф, посовещавшись, так ещё спилили все деревья вокруг лагеря, вырубили все кусты. Откуда ни пойди к лагерю, всё мишенью станешь. Теперь сапёры укрепляли дорогу до реки.

Лагерь на радость солдатам освободили от всего лишнего. Целые вереницы телег выезжали из лагеря к реке, там грузились на баржу и переправлялись на тот берег, в Эшбахт. А солдаты радовались, думая, что война кончилась. И ещё больше стали радоваться, когда узнали, что генерал, как и в предыдущей кампании, отказывается от порции первого офицера в пользу солдат. И теперь всё, что сложено на том берегу под пристальными взглядами честнейших старшин и корпоралов, все эти телеги, табуны лошадей, палатки, оружие, всё барахло, что взято на меч в Мелликоне, теперь принадлежит им. Ну и офицерам, конечно. А что ещё нужно солдату для счастья? Остаться в живых, не получить увечья и получить хорошую солдатскую порцию из захваченного.

Такую порцию, чтобы баба не гнала его из дома за деньгами целых три года. Ну, разве это не счастье? И за это они готовы были ещё немного поработать на укрепление ненужного уже лагеря. Генерал хочет сделать из него крепость, ну, сделаем, утолим его блажь, ведь до конца контракта, до сытной и вольготной жизни осталось всего пару недель. Ничего, потерпим, авось немного осталось. И солдаты делали всё, что им говорили инженер и офицеры.