Басаргин правеж

Не прошло и получаса, как все котлы опустели до дна, а изрядно потяжелевшие разбойники, прихватив тяжелые посудины с собой, поднялись по сходням. Последние из груманов сбросили с веток деревьев причальные веревки, привычно взметнулись на тут же подавшиеся от берега корабли, затянули за собой широкие доски с набитыми на них поперечинами. Выскользнув в прорези, опустились в воду весла, отогнали ладьи на глубину. Там на мачты поднялись паруса: для грабителей встречный восточный ветер оказался попутным. Еще через час гордо выгнувшиеся белые прямоугольники ушли за изгиб берега в нескольких верстах от разоренной стоянки.

Двинцы наблюдали за этим, уже не таясь. К месту побоища они вернулись с палками, с тяжелыми валежинами. Иного оружия найти в лесу не удалось.

Конечно, у многих корабельщиков имелись неизменные для поясного набора ножи, кое у кого даже кистени. Однако все это, понятно, оружие не для битвы. Для стычки в темном переулке, отмахаться от двух-трех татей, оказавшись зажатым в темном трюме, или размозжить голову медведю, напоровшись на него по время стоянки на морском острове, — еще куда ни шло. Да и то — за неимением чего другого, получше. Идти же с кистенем против гарпуна — самоубийство. Подобранная с земли дубинка — и то надежнее.

Теперь, когда грабители уплыли, все это пригодилось, чтобы расчистить расщелину между двумя широкими уступами от камней и мелкого щебня. Увы, с землей на Терском берегу было сложно, близ моря леса росли практически на голых валунах, лишь в немногих местах поросших мхом. В этом суровом месте и нашли свое последнее пристанище четверо из корабельщиков.

После того как над могилой поднялся грубо оструганный крест и закончились молитвы, один из пожилых двинцев спросил мужчину средних лет:

— Что теперь-то делать станем, Семен Прокопыч?

— Знамо что, кормчий. Бери раненых да двигай дальше вдоль берега, к Чаваньге. Дня за три до ее устья доберетесь. Там семужьи тони купца Муронова. Люди должны быть, лодки… Через море на них не перебраться, однако же за товаром каженный месяц коч из Холмогор-то приходит. Бог даст, недели через три дома будете. Спиридон с его людьми к Печенегскому-то монастырю пойдет. Святые отцы греха на себя не возьмут, приютят. Я же с остальными на Варзугу двинусь. Там всегда-то корабли у причалов найдутся. Соловецкая обитель подворье там имеет, струги-то присылает. Из Холмогор, с Онеги и из Кеми купцы за товаром приходят, груманы и рыбаки, из походов возвертаясь, заглядывают-то. Мыслю, найдем, на чем уплыть. Место торное.

— Варзугинцы заодно-то с душегубами, Семен Прокопыч. Наверняка. Откель тати знать могли, что здесь караван-то богатый? Откуда сами взялись? Иного жилого места окрест не имеется. Как бы не побили-то, дабы следы замести!

— Потому всех с собой и не забираю, кормчий. И на тонях-то, и в Варзуге сообщники разбойников найтись могут, — спокойно кивнул мужчина. — Однако же, коли-то они поймут, что часть корабельщиков ограбленных все едино до Холмогор доберется и о нападении донесет, то и нас трогать не станут. Ни меня, ни твоих увечных. Посему, как на тони выйдешь, первым-то делом тамошних обитателей упреди, что половина людей к обители отправилась. Дабы искушения у них не вызывать. Ну, и об осторожности-то все же не забывай.

— День нынешний для всех-то уроком тяжелым станет, — перекрестившись, поклонился в сторону могилы кормчий разоренного каравана. — Как бы тихо окрест ни было, все едино надобно к войне готовым оставаться…

* * *

Александровскую слободу Басарга по возвращении просто не узнал! Крепость не просто преобразилась — она стала совершенно иной. Внутри выросло множество новых домов, весь двор покрылся толстым слоем солнечно-желтого чистого речного песка, а крыши всех построек, наоборот, оказались перекрыты черной, будто уголь, черепицей. Однако изменилась новая столица Руси не только внешне, но и внутренне. В ней больше не бегали нарядные холопы, не красовались богатыми одеяниями князья и бояре, не слышалось шуток и смеха. Все обитатели царского двора внезапно стали монахами: ходили в длинных черных рясах, пусть и опоясавшись саблями, вели себя непривычно тихо, и все, на удивление, выглядели совершенно трезвыми. Четверо побратимов, в скромной походной одежке, — и те на общем фоне казались расфуфыренными бойцовыми петухами.

Подьячего Монастырского приказа, выполняющего особое поручение, Иоанн принял сразу — и тоже поразил слугу игуменским одеянием.

— И ты, государь? — позволил себе удивиться вслух Басарга. — Нешто вся Русь-матушка постриг вдруг приняла?

— Не вся. Лучшие из лучших, избранные из избранных, — величаво ответил Иоанн, похоже, очень довольный случившимся преображением. — Истинный слуга отчизны, ровно инок монастырский, должен отринуть от себя все соблазны и горести мирские и всего себя служению посвятить. Служению державе и Господу нашему небесному!

Царь перекрестился и сложил руки на груди.