Барраяр

– На старт! – между тем крикнул инспектор. – Внимание! Марш!

Разумеется, Костолиц сразу же вырвался далеко вперед. «Беги, беги, безмозглый ублюдок. Если догоню, я тебя тут же и пришибу», – бесился Майлз, чувствуя себя хромой коровой на скачках чистокровных лошадей.

Эта стена, эта чертова стена… Костолиц уже пыхтел где-то посередине, когда Майлз коснулся каменной кладки. Ну, по крайней мере сейчас он покажет этому мужлану, как лазить. Он взлетел вверх, словно крохотные опоры для пальцев рук и ног были широкими ступенями. Мышцы работали как бешеные, подстегиваемые яростью. Оказавшись на гребне раньше Костолица, Майлз глянул вниз – и остановился, неуверенно присев между штырями.

Инспектор внимательно наблюдал за ними. Раскрасневшийся напарник уже догнал Майлза.

– Ну что, фор? Испугался высоты? – выдохнул Костолиц, ухмыляясь через плечо. Он спрыгнул, ощутимо ударившись о землю, но устоял на ногах и помчался дальше.

«Если спускаться осторожно, как какая-нибудь старая дама с артритом, будут потеряны драгоценные секунды… Может, удастся после приземления уйти в перекат? Инспектор все смотрит, а Костолиц уже добрался до следующего препятствия…» И Майлз прыгнул.

Время словно бы растянулось в бесконечность, пока он камнем летел к земле, – растянулось специально для того, чтобы он полностью, до тошноты, прочувствовал свою ошибку. Майлз ударился о песок со знакомым треском ломающихся костей.

Он не вскрикнул, а только моргнул от боли. «По крайней мере, – язвительно заметил внутренний голос, – нечего винить накладки. На сей раз ты умудрился сломать ОБЕ ноги».

Сломанные ноги начали быстро опухать, покрываясь багровыми кровоподтеками. Майлз чуть отодвинулся назад, чтобы выпрямить их, а потом быстрым, непроизвольным движением уткнулся головой в колени. И только тут он позволил себе закричать. Это был бесконечный, отчаянный, безмолвный вопль раненого в самое сердце. Даже ругаться он не мог – никакое проклятие не дало бы сейчас облегчения.

До инспектора наконец дошло, что парень не собирается вставать. Майлз задом, опираясь на руки, отполз от стены, чтобы не мешать следующей паре, и терпеливо ждал Ботари.

Торопиться ему теперь было решительно некуда.

* * *

Майлз решил, что новые грави-костыли ему определенно не по вкусу, хоть их и скрывает одежда. Они делают его походку скользящей и неуверенной, словно у паралитика. Он бы предпочел старую добрую трость, лучше даже трость-шпагу, как у капитана Куделки. Тогда бы он на каждом шагу с глухим стуком вколачивал ее в землю, словно пронзая копьем врага, – Костолица, к примеру. Он остановился, намереваясь полностью успокоиться прежде, чем направит свои стопы в особняк Форко-сиганов.

Кристаллики слюды на истертом граните мягко искрились под утренним осенним солнцем, пробивающимся сквозь висящий над столицей легкий смог. С одного из участков дальше по улице был слышен шум и грохот – там сносили такой же старый особняк, который должен был уступить место новому, современному зданию. Майлз поднял глаза на крышу высотки напротив – вдоль ее края двигалась человеческая фигура. Пусть зубцов с бойницами больше нет, но часовые по-прежнему вышагивают по крыше.

Ботари, молчаливой тенью маячащий подле Майлза, внезапно нагнулся, поднял с тротуара оброненную кем-то монетку и аккуратно убрал ее в левый карман.

Майлз улыбнулся уголком рта:

– Это тоже к приданому?

– Конечно, – невозмутимо ответил Ботари. Голос у него был низкий, монотонный. Чтобы различать в этой бесстрастности какие-то оттенки, нужно было хорошо его знать. Майлз ориентировался в мельчайших колебаниях его интонации так же легко, как в темноте ориентируешься в собственной комнате.

– Сколько себя помню, ты все собираешь приданое Элен. Но такие вещи давным-давно вышли из моды – вместе с кавалерией, неужели ты не понимаешь? Даже форы теперь женятся без всякого приданого. Нынче не Период Изоляции. – Майлз говорил насмешливо, но насмешка была мягкой, тщательно соразмеренной с одержимостью собеседника. В конце концов, сам Ботари всегда относился серьезно к собственной дурацкой мании.

– Я хочу, чтобы все у нее было, как у людей, правильно и пристойно.

– Да ты уже наверняка насобирал столько, что можешь купить ей Грегора Форбарру, – ухмыльнулся Майлз. Все знали, что его телохранитель годами урезал себя во всем ради приданого дочери.

– Об императорах не шутят. – Ботари пресек кощунственные остроты со всей твердостью, какой они заслуживали. Майлз вздохнул и начал осторожно взбираться по ступенькам, неуклюже двигая ногами, зажатыми в пластиковые шины.

Болеутоляющие, которыми его накачали перед уходом из госпиталя, уже перестали действовать, и он чувствовал безмерную усталость. Ночь он провел без сна, под местным наркозом, обмениваясь шутками с хирургом, который трудился несколько часов, складывая в единое целое крохотные кусочки его переломанных костей. «А ты держался совсем неплохо», – подбадривал себя Майлз; но единственное, чего ему хотелось, – убраться со сцены и рухнуть где-нибудь в уголке. Оставалось доиграть еще два акта.