Барон в юбке

Ничуть не стесняясь своей практически полной наготы – лишь бедра девушки были перетянуты импровизированной набедренной повязкой из чрезвычайно застиранной, потерявшей свои былые цвета, но чистой и опрятной, тряпки, – она, бросилась к камню, мягко оттеснив от него меня, застывшего с отвисшей челюстью, ровно истукан, и, убедившись, что я не успел ничего коснуться, уже со спокойным интересом осмотрела недвижного Гримли.

– Какой красивый… – задумчиво пробормотала она.

Затем, без перехода, продолжила что-то говорить, и я не сразу осознал, что обращаются ее слова уже ко мне:

– Дело в том, пап, что эта железяка – обломок крюка мараккаша, и человек, находящийся здесь, в мире мертвых, временно, – как ты, пап, – прикоснувшись к нему, окончательно разрывает свою связь с телом. А это значит – смерть.

Говоря это, она ухватилась своими артистически длинными пальцами за выступающий штырь, резко, до хруста в глубине груди Молчуна, рванула его, и, вытянув из раны извивающийся, словно насаженная на крючок черная пиявка, обломок, с явным отвращением отбросила его в сторону.

С хриплым стоном, до того лежавшее, подобно хладному трупу на полке морга, тело Гримли выгнулось дугой, хрустя неестественно вывернутыми, как у наркомана в ломке, суставами и натянутыми, словно струны, жилами. Пальцы скрюченной руки безвольно царапали холодную поверхность камня.

Вдруг, внутри корчащегося тела что-то будто бы оборвалось, и оно, разом прекратив судороги, рухнуло обратно, чуть не свалившись на землю.

Брезгливо вытерев пальцы о край своей набедренной повязки, девушка ласково потрепала по башке внимательно наблюдавшую за всеми событиями и и беспокойно суетившуюся рядом с бьющимся в агонии хозяином, тварь:

– Ну, вот – теперь с твоим господином все будет в порядке.

В ответ из распахнувшейся пасти выскочил широкий и плоский, словно раздвоенная на конце двузубая лопата, язык, тщательно облобызавший протянутую руку, изгваздав ее в мутно-темной слизи.

Полыхнув на прощание своими огненно-алыми буркалами, зверюга медленно истаяла, превратившись в облачко черного тумана.

Я, все еще не в силах подобрать отвалившуюся челюсть, бессмысленно пялился на свое (я уже совсем было свыкся с тем, что оно уже именно мое) тело, живущее собственной жизнью, и, мало того, теперь радостно, с каким-то совершенно детским восторгом, как на очень близкого человека после долгой разлуки, внимательно смотрящее на меня самого.

– Пап, ты что, не узнаешь меня? – в глазах девушки сквозило неподдельное удивление – Это же я, Лика.

Я, тупо, не зная куда от неудобства деваться, (ну, не знаю я, кто она, эта Лика, и , тем более не знаю, когда это я стал папой, да еще и такой великовозрастной “доченьки”) опустил глаза долу.

Вдруг, мой суетно бегающий, боясь встретиться с вопросительным прищуром огромных голубых глазищ, взгляд, неожиданно задержался на странно знакомых по расплывчатым очертаниям розоватых пятнах, еле заметных на застиранной, похожей на разлохмаченную байку, ткани. Больше всего они напоминали…

…Розовых слоников…

… Ну, конечно же, – слоники!!! – перед глазами закружились картины пережитого три недели назад кошмара: тот же самый лес, тот же бредовый туман и беззащитно прижимающееся к моей груди тельце в чудной пижаме, веющее почему-то таким родным и далеким теплом, и исполненный пережитого страха и отчаянной надежды детский шепот:

– Пап, ты ведь забелешь меня отсюда, плавда? Ты ведь за мной плишел?

…и мой собственный, от волнения скрипящий, словно несмазанное тележное колесо, надтреснутый голос:

-Все, все хорошо, маленькая, я заберу тебя отсюда, не бойся…

…Но…

…Это что же получается? Выходит, та самая девочка, которую я, очнувшись от того чудовищного и такого живого кошмара, пытался потом, движимый диким чувством взятой на себя ответственности за нее, вюду найти, и есть истинная хозяйка моего нового тела? А я, значит, всего лишь временный обитатель пустовавшей оболочки?

С трудом найдя в себе силы поднять взгляд, я посмотрел ей в лицо:

– Ты…?

…Она бросилась мне на шею, обняв, как самого родного в мире человека, и громко, взахлеб, разрыдалась:

– Я , папка, я… – Идем домой…

На мое голое плечо ручьем полились горячие, до озноба обжигающие кожу, слезы.

Не знаю, почему, но на меня разом нахлынули все те чувства, которые, наверное, испытывает скрывавшийся всю жизнь от уплаты алиментов отец-раздолбай, спустя много лет, случайно встретивший на улице смутно знакомую чертами лица молодую мать с ребенком, как две капли воды похожим на него самого, и теперь, осознав всю глубину своего греха, жесточайшим образом раскаивающийся.

Сглотнув подкативший к горлу комок, я выдавил:

– Домой? Куда это?

Шмыгнув носом, она ответила:

– К нам домой, глупенький, ты что, ничего не помнишь?

Оглянувшись туда, куда указывал ее взгляд, я лишь теперь увидел как будто прорезь в ткани реальности, напоминающую слегка приоткрытую прямо в воздухе дверь, из-за которой падал в туманное болото лучик теплого света.

– И его давай заберем, здесь ведь холодно – уже командным тоном заявила моя чудесным образом обретенная дочурка, кивая на Гримли.