Внезапно в поле обзора попали какие-то движущиеся черные точки на склоне. Они были хорошо заметны на снеговых прогалах, где нет леса. В первое мгновение Першин подумал, что это охранники-монголы, даже теперь обходившие дозорами заповедную гору, но тут же до него донеслась ружейная пальба. Стрельбу с Мадачанских высот он слышать не мог, они находились примерно в пяти верстах от его дома, и звук выстрелов не долетал сюда в разреженном морозном воздухе.
Позже ему удалось выяснить подробности. Оказалось, что еще с ночи большая часть спешенных всадников Тубанова укрылась в лесу на Богдо-Уле, а другая, меньшая, в которую, вероятно, входили тибетцы из ургинской колонии, открыто подошла к резиденции со стороны города. Все члены этой группы были одеты в монашеское платье, но имели спрятанные под одеждой обрезы или карабины. Одновременно по условному знаку свитские ламы обезоружили и связали часовых внутренней стражи. Часть похитителей в упор открыли стрельбу по караульным, другие вбежали в покои, где находились хутухта с женой, уже готовые к побегу — «тепло одетые», подхватили их и понесли к берегу. Остальные заперлись во дворце, чтобы прикрыть отход. Едва их товарищи с драгоценной ношей появились на льду Толы, тибетцы, прятавшиеся на Богдо-Уле, образовали на склоне живую цепочку (этот маневр и наблюдал в бинокль Першин). Передавая Богдо-гэгэна и Дондогдудам с рук на руки, они мгновенно подняли их на вершину и еще до темноты доставили в Маньчжушри-Хийд. Там божественную чету принял под охрану князь Лувсанцэвэн со своими цириками[113].
О том, что происходило внутри резиденции, Першин не сообщает, но, видимо, те из тубутов, что находились во дворце, начали стрелять из окон, а люди Тубанова — со стороны Толы. Началась паника, о погоне китайцы даже не помышляли, полагая, что ко дворцу прорвался авангард Унгерна и сам он уже близко. Более того, оставшимся на месте участникам операции в суматохе тоже удалось бежать и добраться до так называемого Западного храма в двух верстах от Ногон-Сумэ. «Там они, — завершает свой рассказ Першин, — и засели, причем так крепко, что сумели продержаться в этом укрытии более трех суток, пока китайцы не ушли из Урги».
Унгерн ждал известий от Тубанова в районе только что взятых китайских позиций на Мадачанском дефиле. Отсюда видна была Урга, он смотрел на нее с высоты, и в это время, если верить картинному описанию Макеева, подскакавший «на взмыленном коне» тибетец подал ему записку от Тубанова. Она состояла из единственной фразы: «Я выхватил Богдо-гэгэна из дворца и унес на Богдо-Улу». Прочитав ее, Унгерн «загорелся от радости» и крикнул: «Теперь Урга наша!» Известие мгновенно облетело все части, по горе покатилось: «Ура-а!»
ШТУРМ. 3–4 ФЕВРАЛЯ
В доме Першина, примыкавшем к зданию банка, и в самом банке проживали около двух десятков беженцев из России, среди них генерал, полковник и несколько офицеров — «публика тертая». Правда, из оружия имелись только револьверы, и то не у всех. Остальные вооружились дубинками. С началом штурма заперли и забаррикадировали дровами ворота, заложили на болты ставни и учредили во дворе круглосуточное дежурство. В такие же крепости превратилось большинство русских усадеб южного квартала и Консульского поселка. Колчаковцы, жившие у Першина и в домах других ургинских старожилов, с радостью готовились встретить Унгерна, хотя почти ничего не знали о нем. Беженцы из Забайкалья лучше представляли себе этого человека, но сейчас их сильнее пугала китайская солдатня. Памятуя о ноябрьском погроме, ожидали реквизиций и грабежей. Надежда была на офицеров, которые должны поддерживать дисциплину в собственных интересах. Слухи о том, будто перед отступлением китайцы из чувства мести собирались перебить в Урге всех русских и даже вообще «всех европейцев», скорее всего, появились задним числом и имели под собой ту же основу, что и рассказы о намерении отравить находившихся в тюрьме заключенных.
Тем временем Унгерн совершил непростительную для полководца ошибку: он не воспользовался успехом и бездействовал весь следующий день, ибо ламы объявили его несчастливым. «Порыв не терпит перерыва»; напомнив эту классическую заповедь военной науки, Торновский сам же признает, что иррациональное, казалось бы, решение Унгерна ничего не предпринимать до вечера 3 февраля оказалось наиболее правильным: китайское командование истолковало его бездействие как затишье перед бурей. Костры, вновь разложенные вокруг столицы, свидетельствовали о прибывших к нему подкреплениях, Мадачанские высоты пали, а похищение Богдо-гэгэна лишало последней надежды на раскол казацко-монгольской коалиции. На ночном совещании у Чэнь И все его участники высказались в том смысле, что дальнейшая оборона столицы невозможна, надо срочно начинать эвакуацию.