Барин и слуга

В лаборатории бывало и шумно, и тесно, и душно, но в увлекательных спорах и разговорах с любимым профессором этого не замечалось, и всем было хорошо.

Михей Захарыч относился к молодым людям неизменно снисходительно.

— Шумят, кричат, спорят без толку… Насорят, накурит, все хватают руками неосторожно, — ворчал он про себя.

Молодежь к нему привыкла и полюбила его, несмотря на воркотню. Старик казался им необходимой принадлежностью лаборатории, и они очень огорчились бы, если бы не увидели Михея Захарыча. Они всегда добродушно шутили с ним и называли его «ассистентом».

Старик сердился.

— Не такое тут место, чтобы смеяться и шуметь, — останавливал он расходившуюся молодежь.

— Какое же тут место, господин ассистент? — спросит иной шутник.

— А такое, что надо быть уважительнее… Тут наука, а не глупости… Нечего смеяться-то!

Иному и совестно станет от воркотни старого слуги.

Если молодые люди брали в руки что-нибудь в лаборатории, то Михей Захарыч смотрел на них с нескрываемым страхом.

— Тише вы, тише… Не сломайте. Осторожнее… Вещь нежная, деликатная… Так нельзя хватать!..

Иногда во время лекции Андрей Иванович вдруг задумается и остановится, что-то припоминая… Например, он рассказывает о сахарном тростнике..

— Вдруг из темного угла послышится тонкий голос:

— Тростник у нас есть… На правой полке, в деревянном ящике лежит.

Молодые люди между собою переглянутся и добродушно усмехнутся. Этот писклявый голос зачастую напоминал из темного уголка профессору то одно, то другое.

Между Андреем Ивановичем и Михеем Захарычем происходили иногда серьезные размолвки. Андрей Иванович приходил со службы задумчивый, расстроенный и начинал за обедом говорить о тесноте их помещения, сокрушенно качая головой:

— Эх, как у нас квартира мала и тесна! Досадно, право!

Михей Захарыч очень хорошо понимал, к чему клонится речь, и лицо его становилось суровым.

— Конечно, будет тесна и мала, когда мы во все углы будем ночлежников пускать… Нам хоть княжеские хоромы дай, и то тесно будет…

Наступало молчание.

Андрей Иванович заговаривал первый:

— Вот с родины у меня, Михеюшка, земляк приехал.

Михей Захарыч упорно молчал.

— Бедняга, приехал в «горный» и не попал… Так жаль!..

Михей Захарыч начинал ходить по комнате, что-то убирать и все больше, больше хмуриться.

— Как нынче трудно, я говорю, Захарыч, молодым людям. Все рвутся к свету, к знанию… А возможности устроиться нет. Приедут издалека… Желающих сотни на одну вакансию… И остаются ни с чем…

— Ну и пусть себе, с Богом, едут домой. На нет и суда нет, — возражал Михей Захарыч.

— Легко сказать: ехать домой! — начинал волноваться профессор. — Иной последние гроши истратил… Может, мать-вдова ему какие-нибудь заветные рубли из старого чулка вынула, которые всю жизнь на черный день копила… Легко сказать: уезжай домой!.. А на что он поедет? Так и останется здесь гибнуть…

Наступало продолжительное молчание Андрей Иванович вставал и начинал ходить по комнате из угла в угол. На конец он решительно останавливался перед стариком:

— Знаешь что, Захарыч, я хочу предложить земляку пока пожить у нас.

— У нас?! — ужасался Михей Захарыч.

— Да, да! Что ж такое?! Точно у нас места не хватит…

— В столовой у нас ночуют студент и гимназист; в спальне — племянник ваш… Куда же мы еще этого дерном?

— Правда, Захарыч, у нас тесновата. Да ведь он ненадолго… Я думаю похлопотать за земляка… Может, и устрою его… А не то и на родину снаряжу…

— Куда ж, куда мы его положим? Ведь у нас пошевельнуться негде! — возмущался Михей Захарыч.

— Я думаю, Михеюшка, можно в мою спальню еще кровать поставить… Кажется, у нас есть старая на чердаке.

— И кровати никакой нет… И в вашу спальню ничего больше не влезет, сердито отвечал старик.

— Можно на время в лаборатории его устроить, — заикнулся было профессор.

Но старик вышел из себя:

— Уж нет! Этого не будет! — взвизгнул он на всю квартиру. — После этого мне хоть сейчас уходить… Никакого покою… Бегаешь, бегаешь день-деньской, устанешь, как собака… Ни отдыху, ни радости…

Между барином и слугою происходила размолвка. Михей Захарыч ходил рассерженный и не переставал ворчать.

— И так у нас квартира, что гостиница… Приезжают да уезжают… Где же мы возьмем постель, одеяло да подушку? — обращался он к барину.

— Постель как-нибудь… Одеяло возьми мое, — я старым пальто покроюсь; подушку тоже возьми мою, я посплю на кожаной — диванной. Сам знаешь, я люблю жесткие подушки…

— Ну, уж нет! Как бы не так! От этой возни у меня голова задом наперед встанет… Ищите другого лакея…

И Михей Захарыч долго не переставал ворчать;

— Прости Господи, всего себя оборвал для других… Сапог крепких нет, а еще профессор называется. Живет в своей квартире, как нищий в углу… И всякий нам рад на шею сесть.

Иногда эта воркотня сильно надоедала барину.

— Пожалуйста, успокойся, Михей Захарыч. Не ворчи. Никого я больше к себе не приглашу. Конечно, иного пожалеешь… Скитается бедняга впроголодь по углам… Только и тебя я понимаю… Вижу, что ты становишься стар, и тебе трудно. Успокойся: не позову земляка. А теперь не мешай мне заниматься.